знь, что даже подчас достается
мне. Опять забродит у тебя в душе прошлое. Вспомнишь парк, сирень и будешь
пошевеливаться...
- Нет, Андрей, нет, не поминай, не шевели, ради бога! - серьезно
перебил его Обломов. - Мне больно от этого, а не отрадно. Воспоминания -
или величайшая поэзия, когда они - воспоминания о живом счастье, или -
жгучая боль, когда они касаются засохших ран... Поговорим о другом. Да, я
не поблагодарил тебя за твои хлопоты о моих делах, о деревне. Друг мой! Я
не могу, не в силах; ищи благодарности в своем собственном сердце, в своем
счастье - в Ольге... Сергевне, а я... я... не могу! Прости, что сам я до
сих пор не избавил тебя от хлопот. Но вот скоро весна, я непременно
отправлюсь в Обломовку...
- А знаешь, что делается в Обломовке? Ты не узнаешь ее! - сказал
Штольц. - Я не писал к тебе, потому что ты не отвечаешь на письма. Мост
построен, дом прошлым летом возведен под крышу. Только уж об убранстве
внутри ты хлопочи сам, по своему вкусу - за это не берусь. Хозяйничает
новый управляющий, мой человек. Ты видел в ведомости расходы...
Обломов молчал.
- Ты не читал их? - спросил Штольц, глядя на него. - Где они?
- Постой, я после обеда сыщу; надо Захара спросить.
- Ах Илья, Илья! Не то смеяться, не то плакать.
- После обеда сыщем. Давай обедать!
Штольц поморщился, садясь за стол. Он вспомнил ильин день: устриц,
ананасы, дупелей; а теперь видел толстую скатерть, судки для уксуса и масла
без пробок, заткнутые бумажками; на тарелках лежало по большому черному
ломтю хлеба, вилки с изломанными черенками. Обломову подали уху, а ему суп
с крупой и вареного цыпленка, потом следовал жесткий язык, после баранина.
Явилось красное вино. Штольц налил полстакана, попробовал, поставил стакан
на стол и больше уж не пробовал. Илья Ильич выпил две рюмки смородинной
водки, одну за другой, и с жадностью принялся за баранину.
- Вино никуда не годится! - сказал Штольц.
- Извини, второпях не успели на ту сторону сходить, - говорил Обломов.
- Вот, не хочешь ли смородинной водки? Славная, Андрей, попробуй! - Он
налил еще рюмку и выпил.
Штольц с изумлением поглядел на него, но промолчал.
- Агафья Матвеевна сама настаивает: славная женщина! - говорил
Обломов, несколько опьянев. - Я, признаться, не знаю, как я буду в деревне
жить без нее: такой хозяйки не найдешь.
Штольц слушал его, немного нахмурив брови.
- Ты думаешь, это кто все готовит? Анисья? Нет! - продолжал Обломов. -
Анисья за цыплятами ходит, да капусту полет в огороде, да полы моет; а это
все Агафья Матвеевна делает.
Штольц не ел ни баранины, ни вареников, положил вилку и смотрел, с
каким аппетитом ел это все Обломов.
- Теперь ты уж не увидишь на мне рубашки наизнанку, - говорил дальше
Обломов, с аппетитом обсасывая косточку, - она все осмотрит, все увидит, ни
одного нештопанного чулка нет - и все сама. А кофе как варит! Вот я угощу
тебя после обеда.
Штольц слушал молча, с озабоченным лицом.
- Теперь брат ее съехал, жениться вздумал, так хозяйство, знаешь, уж
не такое большое, как прежде. А бывало так у ней все и кипит в руках! С
утра до вечера так и летает: и на рынок и в Гостиный двор... Знаешь, я тебе
скажу, - плохо владея языком, заключил Обломов, - дай мне тысячи две-три,
так я бы тебя не стал потчевать языком да бараниной; целого бы осетра
подал, форелей, филе первого сорта. А Агафья Матвеевна без повара чу
мне. Опять забродит у тебя в душе прошлое. Вспомнишь парк, сирень и будешь
пошевеливаться...
- Нет, Андрей, нет, не поминай, не шевели, ради бога! - серьезно
перебил его Обломов. - Мне больно от этого, а не отрадно. Воспоминания -
или величайшая поэзия, когда они - воспоминания о живом счастье, или -
жгучая боль, когда они касаются засохших ран... Поговорим о другом. Да, я
не поблагодарил тебя за твои хлопоты о моих делах, о деревне. Друг мой! Я
не могу, не в силах; ищи благодарности в своем собственном сердце, в своем
счастье - в Ольге... Сергевне, а я... я... не могу! Прости, что сам я до
сих пор не избавил тебя от хлопот. Но вот скоро весна, я непременно
отправлюсь в Обломовку...
- А знаешь, что делается в Обломовке? Ты не узнаешь ее! - сказал
Штольц. - Я не писал к тебе, потому что ты не отвечаешь на письма. Мост
построен, дом прошлым летом возведен под крышу. Только уж об убранстве
внутри ты хлопочи сам, по своему вкусу - за это не берусь. Хозяйничает
новый управляющий, мой человек. Ты видел в ведомости расходы...
Обломов молчал.
- Ты не читал их? - спросил Штольц, глядя на него. - Где они?
- Постой, я после обеда сыщу; надо Захара спросить.
- Ах Илья, Илья! Не то смеяться, не то плакать.
- После обеда сыщем. Давай обедать!
Штольц поморщился, садясь за стол. Он вспомнил ильин день: устриц,
ананасы, дупелей; а теперь видел толстую скатерть, судки для уксуса и масла
без пробок, заткнутые бумажками; на тарелках лежало по большому черному
ломтю хлеба, вилки с изломанными черенками. Обломову подали уху, а ему суп
с крупой и вареного цыпленка, потом следовал жесткий язык, после баранина.
Явилось красное вино. Штольц налил полстакана, попробовал, поставил стакан
на стол и больше уж не пробовал. Илья Ильич выпил две рюмки смородинной
водки, одну за другой, и с жадностью принялся за баранину.
- Вино никуда не годится! - сказал Штольц.
- Извини, второпях не успели на ту сторону сходить, - говорил Обломов.
- Вот, не хочешь ли смородинной водки? Славная, Андрей, попробуй! - Он
налил еще рюмку и выпил.
Штольц с изумлением поглядел на него, но промолчал.
- Агафья Матвеевна сама настаивает: славная женщина! - говорил
Обломов, несколько опьянев. - Я, признаться, не знаю, как я буду в деревне
жить без нее: такой хозяйки не найдешь.
Штольц слушал его, немного нахмурив брови.
- Ты думаешь, это кто все готовит? Анисья? Нет! - продолжал Обломов. -
Анисья за цыплятами ходит, да капусту полет в огороде, да полы моет; а это
все Агафья Матвеевна делает.
Штольц не ел ни баранины, ни вареников, положил вилку и смотрел, с
каким аппетитом ел это все Обломов.
- Теперь ты уж не увидишь на мне рубашки наизнанку, - говорил дальше
Обломов, с аппетитом обсасывая косточку, - она все осмотрит, все увидит, ни
одного нештопанного чулка нет - и все сама. А кофе как варит! Вот я угощу
тебя после обеда.
Штольц слушал молча, с озабоченным лицом.
- Теперь брат ее съехал, жениться вздумал, так хозяйство, знаешь, уж
не такое большое, как прежде. А бывало так у ней все и кипит в руках! С
утра до вечера так и летает: и на рынок и в Гостиный двор... Знаешь, я тебе
скажу, - плохо владея языком, заключил Обломов, - дай мне тысячи две-три,
так я бы тебя не стал потчевать языком да бараниной; целого бы осетра
подал, форелей, филе первого сорта. А Агафья Матвеевна без повара чу