росил он.
- Нет, - с тупым взглядом удивления отвечала она, - они мне никакого
письма не давали.
- Как никакого?
- Я никакого письма не видала! - твердила она с тем же тупым
удивлением...
- Заемное письмо! - повторил Штольц.
Она подумала немного.
- Вы бы поговорили с братцем, - сказала она, - а я никакого письма не
видала.
"Что она, дура или плутовка?" - подумал Штольц.
- Но он должен вам? - спросил он.
Она поглядела на него тупо, потом вдруг лицо у ней осмыслилось, даже
выразило тревогу. Она вспомнила о заложенном жемчуге, о серебре, о салопе и
вообразила, что Штольц намекает на этот долг; только никак не могла понять,
как узнали об этом; она ни слова не проронила не только Обломову об этой
тайне, даже Анисье, которой отдавала отчет в каждой копейке.
- Сколько он вам должен? - с беспокойством спрашивал Штольц.
- Ничего не должны! Ни копеечки!
"Скрывает передо мной, стыдится, жадная тварь, ростовщица! - думал он.
- Но я доберусь".
- А десять тысяч? - сказал он.
- Какие десять тысяч? - в тревожном удивлении спросила она.
- Илья Ильич вам должен десять тысяч по заемному письму? - да или нет?
- спросил он.
- Они ничего не должны. Были должны постом мяснику двенадцать с
полтиной, так еще на третьей неделе отдали; за сливки молочнице тоже
заплатили - они ничего не должны.
- Разве документа у вас на него нет?
Она тупо поглядела на него.
- Вы бы с братцем поговорили, - отвечала она, они живут через улицу, в
доме Замыкалова, вот здесь, еще погреб в доме есть.
- Нет, позвольте переговорить с вами, - решительно сказал он. - Илья
Ильич считает себя должным вам, а не братцу...
- Они мне не должны, - отвечала она, - а что я закладывала серебро,
земчуг и мех, так это я для себя закладывала. Маше и себе башмаки купила,
Ванюше на рубашки да в зеленные лавки отдала. А на Илью Ильича ни копеечки
не пошло.
Он смотрел на нее, слушал и вникал в смысл ее слов. Он один, кажется,
был близок к разгадке тайны Агафьи Матвеевны, и взгляд пренебрежения, почти
презрения, который он кидал на нее, говоря с ней, невольно сменился
взглядом любопытства, даже участия.
В закладе жемчуга, серебра он вполовину смутно прочел тайну жертв и
только не мог решить, приносились ли они чистою преданностью или в надежде
каких-нибудь будущих благ.
Он не знал, печалиться ли ему или радоваться за Илью. Открылось явно,
что он не должен ей, что этот долг есть какая-то мошенническая проделка ее
братца, но зато открывалось многое другое... Что значат эти заклады
серебра, жемчугу?
- Так вы не имеете претензий на Илье Ильиче? - спросил он.
- Вы потрудитесь с братцем поговорить, - отвечала она монотонно, -
теперь они должны быть дома.
- Вам не должен Илья Ильич, говорите вы?
- Ни копеечки, ей-богу правда! - божилась она, глядя на образ и
крестясь.
- Вы это подтвердите при свидетелях?
- При всех, хоть на исповеди! - А что земчуг и серебро я заложила, так
это на свои расходы...
- Очень хорошо! - перебил ее Штольц. - Завтра я побываю у вас с двумя
моими знакомыми, и вы не откажетесь сказать при них то же самое?
- Вы бы лучше с братцем переговорили, - повторяла она, - а то я
одета-то не так... все на кухне, нехорошо, как чужие увидят: осудят.
- Ничего, ничего; а с братцем вашим я увижусь завтра же, после того
- Нет, - с тупым взглядом удивления отвечала она, - они мне никакого
письма не давали.
- Как никакого?
- Я никакого письма не видала! - твердила она с тем же тупым
удивлением...
- Заемное письмо! - повторил Штольц.
Она подумала немного.
- Вы бы поговорили с братцем, - сказала она, - а я никакого письма не
видала.
"Что она, дура или плутовка?" - подумал Штольц.
- Но он должен вам? - спросил он.
Она поглядела на него тупо, потом вдруг лицо у ней осмыслилось, даже
выразило тревогу. Она вспомнила о заложенном жемчуге, о серебре, о салопе и
вообразила, что Штольц намекает на этот долг; только никак не могла понять,
как узнали об этом; она ни слова не проронила не только Обломову об этой
тайне, даже Анисье, которой отдавала отчет в каждой копейке.
- Сколько он вам должен? - с беспокойством спрашивал Штольц.
- Ничего не должны! Ни копеечки!
"Скрывает передо мной, стыдится, жадная тварь, ростовщица! - думал он.
- Но я доберусь".
- А десять тысяч? - сказал он.
- Какие десять тысяч? - в тревожном удивлении спросила она.
- Илья Ильич вам должен десять тысяч по заемному письму? - да или нет?
- спросил он.
- Они ничего не должны. Были должны постом мяснику двенадцать с
полтиной, так еще на третьей неделе отдали; за сливки молочнице тоже
заплатили - они ничего не должны.
- Разве документа у вас на него нет?
Она тупо поглядела на него.
- Вы бы с братцем поговорили, - отвечала она, они живут через улицу, в
доме Замыкалова, вот здесь, еще погреб в доме есть.
- Нет, позвольте переговорить с вами, - решительно сказал он. - Илья
Ильич считает себя должным вам, а не братцу...
- Они мне не должны, - отвечала она, - а что я закладывала серебро,
земчуг и мех, так это я для себя закладывала. Маше и себе башмаки купила,
Ванюше на рубашки да в зеленные лавки отдала. А на Илью Ильича ни копеечки
не пошло.
Он смотрел на нее, слушал и вникал в смысл ее слов. Он один, кажется,
был близок к разгадке тайны Агафьи Матвеевны, и взгляд пренебрежения, почти
презрения, который он кидал на нее, говоря с ней, невольно сменился
взглядом любопытства, даже участия.
В закладе жемчуга, серебра он вполовину смутно прочел тайну жертв и
только не мог решить, приносились ли они чистою преданностью или в надежде
каких-нибудь будущих благ.
Он не знал, печалиться ли ему или радоваться за Илью. Открылось явно,
что он не должен ей, что этот долг есть какая-то мошенническая проделка ее
братца, но зато открывалось многое другое... Что значат эти заклады
серебра, жемчугу?
- Так вы не имеете претензий на Илье Ильиче? - спросил он.
- Вы потрудитесь с братцем поговорить, - отвечала она монотонно, -
теперь они должны быть дома.
- Вам не должен Илья Ильич, говорите вы?
- Ни копеечки, ей-богу правда! - божилась она, глядя на образ и
крестясь.
- Вы это подтвердите при свидетелях?
- При всех, хоть на исповеди! - А что земчуг и серебро я заложила, так
это на свои расходы...
- Очень хорошо! - перебил ее Штольц. - Завтра я побываю у вас с двумя
моими знакомыми, и вы не откажетесь сказать при них то же самое?
- Вы бы лучше с братцем переговорили, - повторяла она, - а то я
одета-то не так... все на кухне, нехорошо, как чужие увидят: осудят.
- Ничего, ничего; а с братцем вашим я увижусь завтра же, после того