ойдешь, поди-ко! Глаза какие-то зеленые! Силился, силился,
хотел выговорить: "Неправда, мол, клевета, ваше превосходительство,
никакого Обломова и знать не знаю: это все Тарантьев!.." - да с языка
нейдет; только пал пред стопы его.
- Что ж они, дело, что ли, хотят затевать? - глухо спросил Тарантьев.
- Я ведь в стороне; вот ты, кум...
- "В стороне"! Ты в стороне? Нет, кум, уж если в петлю лезть, так тебе
первому: кто уговаривал Обломова пить-то? Кто срамил, грозил?..
- Ты же научил, - говорил Тарантьев.
- А ты несовершеннолетний, что ли? Я знать ничего не знаю, ведать не
ведаю.
- Это, кум, бессовестно! Сколько через меня перепало тебе, а мне-то
всего триста рублей досталось...
- Что ж, одному все взять на себя? Экой ты какой ловкий! Нет, я знать
ничего не знаю, - говорил он, - а меня просила сестра, по женскому незнанию
дела, заявить письмо у маклера - вот и все. Ты и Затертый были свидетелями,
вы и в ответе!
- Ты бы сестру-то хорошенько: как она смела против брата идти? -
сказал Тарантьев.
- Сестра - дура; что с ней будешь делать?
- Что она?
- Что? Плачет, а сама стоит на своем: "Не должен, дескать, Илья Ильич,
да и только, и денег она никаких ему не давала".
- У тебя зато есть письмо на нее, - сказал Тарантьев, - ты не
потеряешь своего...
Мухояров вынул из кармана заемное письмо на сестру, разорвал его на
части и подал Тарантьеву.
- На вот, я тебе подарю, не хочешь ли? - прибавил он. - Что с нее
взять? Дом, что ли, с огородишком? И тысячи не дадут: он весь
разваливается. Да что я, нехристь, что ли, какой? По миру ее пустить с
ребятишками?
- Стало, следствие начнется? - робко спросил Тарантьев. - Вот тут-то,
кум, отделаться бы подешевле: ты уж, брат, выручи!
- Какое следствие? Никакого следствия не будет! Генерал было погрозил
выслать из города, да немец-то вступился, не хочет срамить Обломова.
- Что ты, кум! Как гора с плеч! Выпьем! - сказал Тарантьев.
- Выпьем? Из каких это доходов? На твои, что ль?
- А твои? Сегодня, поди, целковых семь забрал!
- Что-о! Прощай доходы: что генерал-то сказал, я не договорил.
- А что? - вдруг опять струсив, спросил Тарантьев.
- В отставку велел подать.
- Что ты, кум! - выпуча на него глаза, сказал Тарантьев. - Ну, -
заключил он с яростью, - теперь обругаю же я земляка на чем свет стоит!
- Только бы тебе ругаться!
- Нет, уж обругаю, как ты хочешь! - говорил Тарантьев. - А впрочем,
правда, лучше погожу; вот что я вздумал; слушай-ко, кум!
- Что еще? - повторил в раздумье Иван Матвеевич.
- Можно тут хорошее дело сделать. Жаль только, что ты съехал с
квартиры...
- А что?
- Что! - говорил он, глядя на Ивана Матвеевича. - Подсматривать за
Обломовым да за сестрой, какие они там пироги пекут, да и того...
свидетелей! Так тут и немец ничего не сделает. А ты теперь вольный казак:
затеешь следствие - законное дело! Небойсь, и немец струсит, на мировую
пойдет.
- А что, в самом деле, можно! - отвечал Мухояров задумчиво. - Ты
неглуп на выдумки, только в дело не годишься, и Затертый тоже. Да я найду,
постой! - говорил он оживляясь. - Я им дам! Я кухарку свою на кухню к
сестре подошлю: она подружится с Анисьей, все выведает, а там... Выпьем,
кум!
- Выпьем! - повторил Тарантьев. - А потом уж я обругаю земляка!
Штольц попытался увезти Обломова, но
хотел выговорить: "Неправда, мол, клевета, ваше превосходительство,
никакого Обломова и знать не знаю: это все Тарантьев!.." - да с языка
нейдет; только пал пред стопы его.
- Что ж они, дело, что ли, хотят затевать? - глухо спросил Тарантьев.
- Я ведь в стороне; вот ты, кум...
- "В стороне"! Ты в стороне? Нет, кум, уж если в петлю лезть, так тебе
первому: кто уговаривал Обломова пить-то? Кто срамил, грозил?..
- Ты же научил, - говорил Тарантьев.
- А ты несовершеннолетний, что ли? Я знать ничего не знаю, ведать не
ведаю.
- Это, кум, бессовестно! Сколько через меня перепало тебе, а мне-то
всего триста рублей досталось...
- Что ж, одному все взять на себя? Экой ты какой ловкий! Нет, я знать
ничего не знаю, - говорил он, - а меня просила сестра, по женскому незнанию
дела, заявить письмо у маклера - вот и все. Ты и Затертый были свидетелями,
вы и в ответе!
- Ты бы сестру-то хорошенько: как она смела против брата идти? -
сказал Тарантьев.
- Сестра - дура; что с ней будешь делать?
- Что она?
- Что? Плачет, а сама стоит на своем: "Не должен, дескать, Илья Ильич,
да и только, и денег она никаких ему не давала".
- У тебя зато есть письмо на нее, - сказал Тарантьев, - ты не
потеряешь своего...
Мухояров вынул из кармана заемное письмо на сестру, разорвал его на
части и подал Тарантьеву.
- На вот, я тебе подарю, не хочешь ли? - прибавил он. - Что с нее
взять? Дом, что ли, с огородишком? И тысячи не дадут: он весь
разваливается. Да что я, нехристь, что ли, какой? По миру ее пустить с
ребятишками?
- Стало, следствие начнется? - робко спросил Тарантьев. - Вот тут-то,
кум, отделаться бы подешевле: ты уж, брат, выручи!
- Какое следствие? Никакого следствия не будет! Генерал было погрозил
выслать из города, да немец-то вступился, не хочет срамить Обломова.
- Что ты, кум! Как гора с плеч! Выпьем! - сказал Тарантьев.
- Выпьем? Из каких это доходов? На твои, что ль?
- А твои? Сегодня, поди, целковых семь забрал!
- Что-о! Прощай доходы: что генерал-то сказал, я не договорил.
- А что? - вдруг опять струсив, спросил Тарантьев.
- В отставку велел подать.
- Что ты, кум! - выпуча на него глаза, сказал Тарантьев. - Ну, -
заключил он с яростью, - теперь обругаю же я земляка на чем свет стоит!
- Только бы тебе ругаться!
- Нет, уж обругаю, как ты хочешь! - говорил Тарантьев. - А впрочем,
правда, лучше погожу; вот что я вздумал; слушай-ко, кум!
- Что еще? - повторил в раздумье Иван Матвеевич.
- Можно тут хорошее дело сделать. Жаль только, что ты съехал с
квартиры...
- А что?
- Что! - говорил он, глядя на Ивана Матвеевича. - Подсматривать за
Обломовым да за сестрой, какие они там пироги пекут, да и того...
свидетелей! Так тут и немец ничего не сделает. А ты теперь вольный казак:
затеешь следствие - законное дело! Небойсь, и немец струсит, на мировую
пойдет.
- А что, в самом деле, можно! - отвечал Мухояров задумчиво. - Ты
неглуп на выдумки, только в дело не годишься, и Затертый тоже. Да я найду,
постой! - говорил он оживляясь. - Я им дам! Я кухарку свою на кухню к
сестре подошлю: она подружится с Анисьей, все выведает, а там... Выпьем,
кум!
- Выпьем! - повторил Тарантьев. - А потом уж я обругаю земляка!
Штольц попытался увезти Обломова, но