отой духа своей подруги!
- Как я счастлив! - говорил Штольц про себя и мечтал по-своему,
забегал вперед, когда минуют медовые годы брака.
Вдали ему опять улыбался новый образ, не эгоистки Ольги, не страстно
любящей жены, не матери-няньки, увядающей потом в бесцветной, никому не
нужной жизни, а что-то другое, высокое, почти небывалое...
Ему грезилась мать-создательница и участница нравственной и
общественной жизни целого счастливого поколения.
Он с боязнью задумывался, достанет ли у ней воли и сил... и торопливо
помогал ей покорять себе скорее жизнь, выработать запас мужества на битву с
жизнью - теперь именно, пока они оба молоды и сильны, пока жизнь щадила их
или удары ее не казались тяжелы, пока горе тонуло в любви.
Мрачились их дни, но ненадолго. Неудачи в делах, утрата значительной
суммы денег - все это едва коснулось их. Это стоило им лишних хлопот,
разъездов, потом скоро забылось.
Смерть тетки вызвала горькие, искренние слезы Ольги и легла тенью на
ее жизнь на какие-нибудь полгода.
Самое живое опасение и вечную заботу рождали болезни детей; но лишь
миновало опасение, возвращалось счастье.
Его тревожило более всего здоровье Ольги: она долго оправлялась после
родов, и хотя оправилась, но он не переставал этим тревожиться. Страшнее
горя он не знал.
- Как я счастлива! - твердила и Ольга тихо, любуясь своей жизнью, и в
минуту такого сознания иногда впадала в задумчивость... особенно с
некоторого времени, после трех-четырех лет замужества.
Странен человек! Чем счастье ее было полнее, тем она становилась
задумчивее и даже... боязливее. Она стала строго замечать за собой и
уловила, что ее смущала эта тишина жизни, ее остановка на минутах счастья.
Она насильственно стряхивала с души эту задумчивость и ускоряла жизненные
шаги, лихорадочно искала шума, движения, забот, просилась с мужем в город,
пробовала заглянуть в свет, в люди, но ненадолго.
Суета света касалась ее слегка, и она спешила в свой уголок сбыть с
души какое-нибудь тяжелое, непривычное впечатление и снова уходила то в
мелкие заботы домашней жизни, по целым дням не покидала детской, несла
обязанности матери-няньки, то погружалась с Андреем в чтение, в толки о
"серьезном и скучном", или читали поэтов, поговаривали о поездке в Италию.
Она боялась впасть во что-нибудь похожее на обломовскую апатию. Но как
она ни старалась сбыть с души эти мгновения периодического оцепенения, сна
души, к ней нет-нет, да подкрадется сначала греза счастья, окружит ее
голубая ночь и окует дремотой, потом опять настанет задумчивая обстановка,
будто отдых жизни, а затем... смущение, боязнь, томление, какая-то глухая
грусть, послышатся какие-то смутные, туманные вопросы в беспокойной голове.
Ольга чутко прислушивалась, пытала себя, но ничего не выпытала, не
могла добиться, чего по временам просит, чего ищет душа, а только просит и
ищет чего-то, даже будто - страшно сказать - тоскует, будто ей мало было
счастливой жизни, будто она уставала от нее и требовала еще новых,
небывалых явлений, заглядывала дальше вперед...
"Что ж это? - с ужасом думала она. - Ужели еще нужно и можно желать
чего-нибудь? Куда же идти? Некуда! Дальше нет дороги... Ужели нет, ужели ты
совершила круг жизни? Ужели тут все... все..." - говорила душа ее и чего-то
не договаривала... и Ольга с тревогой озиралась вокруг, не узнал бы, не
подслушал бы кто этого шопота души... Спрашивала глазами не
- Как я счастлив! - говорил Штольц про себя и мечтал по-своему,
забегал вперед, когда минуют медовые годы брака.
Вдали ему опять улыбался новый образ, не эгоистки Ольги, не страстно
любящей жены, не матери-няньки, увядающей потом в бесцветной, никому не
нужной жизни, а что-то другое, высокое, почти небывалое...
Ему грезилась мать-создательница и участница нравственной и
общественной жизни целого счастливого поколения.
Он с боязнью задумывался, достанет ли у ней воли и сил... и торопливо
помогал ей покорять себе скорее жизнь, выработать запас мужества на битву с
жизнью - теперь именно, пока они оба молоды и сильны, пока жизнь щадила их
или удары ее не казались тяжелы, пока горе тонуло в любви.
Мрачились их дни, но ненадолго. Неудачи в делах, утрата значительной
суммы денег - все это едва коснулось их. Это стоило им лишних хлопот,
разъездов, потом скоро забылось.
Смерть тетки вызвала горькие, искренние слезы Ольги и легла тенью на
ее жизнь на какие-нибудь полгода.
Самое живое опасение и вечную заботу рождали болезни детей; но лишь
миновало опасение, возвращалось счастье.
Его тревожило более всего здоровье Ольги: она долго оправлялась после
родов, и хотя оправилась, но он не переставал этим тревожиться. Страшнее
горя он не знал.
- Как я счастлива! - твердила и Ольга тихо, любуясь своей жизнью, и в
минуту такого сознания иногда впадала в задумчивость... особенно с
некоторого времени, после трех-четырех лет замужества.
Странен человек! Чем счастье ее было полнее, тем она становилась
задумчивее и даже... боязливее. Она стала строго замечать за собой и
уловила, что ее смущала эта тишина жизни, ее остановка на минутах счастья.
Она насильственно стряхивала с души эту задумчивость и ускоряла жизненные
шаги, лихорадочно искала шума, движения, забот, просилась с мужем в город,
пробовала заглянуть в свет, в люди, но ненадолго.
Суета света касалась ее слегка, и она спешила в свой уголок сбыть с
души какое-нибудь тяжелое, непривычное впечатление и снова уходила то в
мелкие заботы домашней жизни, по целым дням не покидала детской, несла
обязанности матери-няньки, то погружалась с Андреем в чтение, в толки о
"серьезном и скучном", или читали поэтов, поговаривали о поездке в Италию.
Она боялась впасть во что-нибудь похожее на обломовскую апатию. Но как
она ни старалась сбыть с души эти мгновения периодического оцепенения, сна
души, к ней нет-нет, да подкрадется сначала греза счастья, окружит ее
голубая ночь и окует дремотой, потом опять настанет задумчивая обстановка,
будто отдых жизни, а затем... смущение, боязнь, томление, какая-то глухая
грусть, послышатся какие-то смутные, туманные вопросы в беспокойной голове.
Ольга чутко прислушивалась, пытала себя, но ничего не выпытала, не
могла добиться, чего по временам просит, чего ищет душа, а только просит и
ищет чего-то, даже будто - страшно сказать - тоскует, будто ей мало было
счастливой жизни, будто она уставала от нее и требовала еще новых,
небывалых явлений, заглядывала дальше вперед...
"Что ж это? - с ужасом думала она. - Ужели еще нужно и можно желать
чего-нибудь? Куда же идти? Некуда! Дальше нет дороги... Ужели нет, ужели ты
совершила круг жизни? Ужели тут все... все..." - говорила душа ее и чего-то
не договаривала... и Ольга с тревогой озиралась вокруг, не узнал бы, не
подслушал бы кто этого шопота души... Спрашивала глазами не