: я... проголодалась! - сказала она, стараясь засмеяться.
- Не лги, не лги! Я этого не люблю! - с притворной строгостью прибавил
он.
- Несчастлива! - с упреком повторила она, остановив его в аллее. - Да,
несчастлива тем разве... что уж слишком счастлива! - досказала она с такой
нежной, мягкой нотой в голосе, что он поцеловал ее.
Она стала смелее. Предположение, хотя легкое, шуточное, что она может
быть несчастлива, неожиданно вызвало ее на откровенность.
- Не скучно мне и не может быть скучно: ты это знаешь и сам, конечно,
не веришь своим словам; не больна я, а... мне грустно... бывает иногда...
вот тебе - несносный человек, если от тебя нельзя спрятаться! Да, грустно,
и я не знаю отчего!
Она положила ему голову на плечо.
- Вот что! Отчего же? - спросил он ее тихо, наклонившись к ней.
- Не знаю, - повторила она.
- Однакож должна быть причина, если не во мне, не кругом тебя, так в
тебе самой. Иногда такая грусть не что иное, как зародыш болезни... Здорова
ли ты?
- Да, может быть, - серьезно сказала она, - это что-нибудь в этом
роде, хотя я ничего не чувствую. Ты видишь, как я ем, гуляю, сплю, работаю.
Вдруг как будто найдет на меня что-нибудь, какая-то хандра... мне жизнь
покажется... как будто не все в ней есть... Да нет, ты не слушай: это все
пустое.
- Говори, говори! - пристал он с живостью. - Ну, не все есть в жизни:
что еще?
- Иногда я как будто боюсь, - продолжала она, - чтоб это не
изменилось, не кончилось... не знаю сама! Или мучусь глупою мыслью: что ж
будет еще?.. Что ж это счастье... вся жизнь... - говорила она все
тише-тише, стыдясь этих вопросов, - все эти радости, горе... природа -
шептала она, - все тянет меня куда-то еще; я делаюсь ничем недовольна...
Боже мой! мне даже стыдно этих глупостей... это мечтательность... Ты не
замечай, не смотри... - прибавила она умоляющим голосом, ласкаясь к нему. -
Эта грусть скоро проходит, и мне опять станет так светло, весело, как вот
опять стало теперь!
Она жалась к нему так робко и ласково, стыдясь в самом деле и как
будто прося прощения "в глупостях".
Долго спрашивал ее муж, долго передавала она, как больная врачу,
симптомы грусти, высказывала все глухие вопросы, рисовала ему смятение души
и потом - как исчезал этот мираж - все, все, что могла припомнить,
заметить.
Штольц молча опять пошел по аллее, склонив голову на грудь, погрузясь
всей мыслью, с тревогой, с недоуменьем, в неясное признание жены.
Она заглядывала ему в глаза, но ничего не видела; и когда, в третий
раз, они дошли до конца аллеи, она не дала ему обернуться и, в свою
очередь, вывела его на лунный свет и вопросительно посмотрела ему в глаза.
- Что ты? - застенчиво спросила она. - Смеешься моим глупостям - да?
Это очень глупо, эта грусть - не правда ли?
Он молчал.
- Что ж ты молчишь?- спросила она с нетерпением.
- Ты долго молчала, хотя, конечно, знала, что я давно замечал за
тобой; дай же мне помолчать и подумать. Ты мне задала нелегкую задачу.
- Вот ты теперь станешь думать, а я буду мучиться, что ты выдумаешь
один про себя. Напрасно я сказала! - прибавила она. - Лучше говори
что-нибудь...
- Что ж я тебе скажу? - задумчиво говорил он. - Может быть, в тебе
проговаривается еще нервическое расстройство: тогда доктор, а не я, решит,
что с тобой. Надо завтра послать... Если же не то... - начал он и
задумался.
- Что "
- Не лги, не лги! Я этого не люблю! - с притворной строгостью прибавил
он.
- Несчастлива! - с упреком повторила она, остановив его в аллее. - Да,
несчастлива тем разве... что уж слишком счастлива! - досказала она с такой
нежной, мягкой нотой в голосе, что он поцеловал ее.
Она стала смелее. Предположение, хотя легкое, шуточное, что она может
быть несчастлива, неожиданно вызвало ее на откровенность.
- Не скучно мне и не может быть скучно: ты это знаешь и сам, конечно,
не веришь своим словам; не больна я, а... мне грустно... бывает иногда...
вот тебе - несносный человек, если от тебя нельзя спрятаться! Да, грустно,
и я не знаю отчего!
Она положила ему голову на плечо.
- Вот что! Отчего же? - спросил он ее тихо, наклонившись к ней.
- Не знаю, - повторила она.
- Однакож должна быть причина, если не во мне, не кругом тебя, так в
тебе самой. Иногда такая грусть не что иное, как зародыш болезни... Здорова
ли ты?
- Да, может быть, - серьезно сказала она, - это что-нибудь в этом
роде, хотя я ничего не чувствую. Ты видишь, как я ем, гуляю, сплю, работаю.
Вдруг как будто найдет на меня что-нибудь, какая-то хандра... мне жизнь
покажется... как будто не все в ней есть... Да нет, ты не слушай: это все
пустое.
- Говори, говори! - пристал он с живостью. - Ну, не все есть в жизни:
что еще?
- Иногда я как будто боюсь, - продолжала она, - чтоб это не
изменилось, не кончилось... не знаю сама! Или мучусь глупою мыслью: что ж
будет еще?.. Что ж это счастье... вся жизнь... - говорила она все
тише-тише, стыдясь этих вопросов, - все эти радости, горе... природа -
шептала она, - все тянет меня куда-то еще; я делаюсь ничем недовольна...
Боже мой! мне даже стыдно этих глупостей... это мечтательность... Ты не
замечай, не смотри... - прибавила она умоляющим голосом, ласкаясь к нему. -
Эта грусть скоро проходит, и мне опять станет так светло, весело, как вот
опять стало теперь!
Она жалась к нему так робко и ласково, стыдясь в самом деле и как
будто прося прощения "в глупостях".
Долго спрашивал ее муж, долго передавала она, как больная врачу,
симптомы грусти, высказывала все глухие вопросы, рисовала ему смятение души
и потом - как исчезал этот мираж - все, все, что могла припомнить,
заметить.
Штольц молча опять пошел по аллее, склонив голову на грудь, погрузясь
всей мыслью, с тревогой, с недоуменьем, в неясное признание жены.
Она заглядывала ему в глаза, но ничего не видела; и когда, в третий
раз, они дошли до конца аллеи, она не дала ему обернуться и, в свою
очередь, вывела его на лунный свет и вопросительно посмотрела ему в глаза.
- Что ты? - застенчиво спросила она. - Смеешься моим глупостям - да?
Это очень глупо, эта грусть - не правда ли?
Он молчал.
- Что ж ты молчишь?- спросила она с нетерпением.
- Ты долго молчала, хотя, конечно, знала, что я давно замечал за
тобой; дай же мне помолчать и подумать. Ты мне задала нелегкую задачу.
- Вот ты теперь станешь думать, а я буду мучиться, что ты выдумаешь
один про себя. Напрасно я сказала! - прибавила она. - Лучше говори
что-нибудь...
- Что ж я тебе скажу? - задумчиво говорил он. - Может быть, в тебе
проговаривается еще нервическое расстройство: тогда доктор, а не я, решит,
что с тобой. Надо завтра послать... Если же не то... - начал он и
задумался.
- Что "