не быть: опора в жизни! А нет ее, так и без вопросов тошно жить!
- Что ж делать? Поддаться и тосковать?
- Ничего, - сказал он, - вооружаться твердостью и терпеливо,
настойчиво идти своим путем. Мы не Титаны с тобой, - продолжал он, обнимая
ее, - мы не пойдем, с Манфредами и Фаустами, на дерзкую борьбу с мятежными
вопросами, не примем их вызова, склоним головы и смиренно переживем трудную
минуту, и опять потом улыбнется жизнь, счастье и...
- А если.. они никогда не отстанут: грусть будет тревожить все больше,
больше?.. - спрашивала она.
- Что ж? примем ее как новую стихию жизни... Да нет, этого не бывает,
не может быть у нас! Это не твоя грусть; это общий недуг человечества. На
тебя брызнула одна капля... Все это страшно, когда человек отрывается от
жизни... когда нет опоры. А у нас... Дай бог, чтоб эта грусть твоя была то,
что я думаю, а не признак какой-нибудь болезни... то хуже. Вот горе, перед
которым я упаду без защиты, без силы... А то, ужели туман, грусть, какие-то
сомнения, вопросы могут лишить нас нашего блага, нашей...
Он не договорил, а она, как безумная, бросилась к нему в объятия и,
как вакханка, в страстном забытьи замерла на мгновение, обвив ему шею
руками.
- Ни туман, ни грусть, ни болезнь, ни... даже смерть! - шептала она
восторженно, опять счастливая, успокоенная, веселая. Никогда, казалось ей,
не любила она его так страстно, как в эту минуту.
- Смотри, чтоб судьба не подслушала твоего ропота, - заключил он
суеверным замечанием, внушенным нежною предусмотрительностью, - и не сочла
за неблагодарность! Она не любит, когда не ценят ее даров. До сих пор ты
еще познавала жизнь, а придется испытывать ее... Вот погоди, когда
разыграется она, настанут горе и труд... а они настанут - тогда... не до
этих вопросов... Береги силы! - прибавил тихо, почти про себя, Штольц в
ответ на ее страстный порыв. В словах его звучала грусть, как будто он уже
видел вдали и "горе и труд".
Она молчала, мгновенно пораженная грустным звуком его голоса. Она
безгранично верила ему, верила и его голосу. Она заразилась его
задумчивостью, сосредоточилась, ушла в себя.
Опершись на него, машинально и медленно ходила она по аллее,
погруженная в упорное молчание. Она боязливо, вслед за мужем, глядела в
даль жизни, туда, где, по словам его, настанет пора "испытаний", где ждут
"горе и труд".
Ей стал сниться другой сон, не голубая ночь, открывался другой край
жизни, не прозрачный и праздничный, в затишье, среди безграничного обилия,
наедине с ним...
Нет, там видела она цепь утрат, лишений, омываемых слезами, неизбежных
жертв, жизнь поста и невольного отречения от рождающихся в праздности
прихотей, вопли и стоны от новых, теперь неведомых им чувств; снились ей
болезни, расстройство дел, потеря мужа...
Она содрогалась, изнемогала, но с мужественным любопытством глядела на
этот новый образ жизни, озирала его с ужасом и измеряла свои силы... Одна
только любовь не изменяла ей и в этом сне, она стояла верным стражем и
новой жизни; но и она была не та!
Нет ее горячего дыхания, нет светлых лучей и голубой ночи; через годы
все казалось играми детства перед той далекой любовью, которую восприняла
на себя глубокая и грозная жизнь. Там не слыхать поцелуев и смеха, ни
трепетно-задумчивых бесед в боскете, среди цветов, на празднике природы и
жизни... Все "поблекло и отошло".
Та неувядающая и негибнущая любовь лежала могуче, ка
- Что ж делать? Поддаться и тосковать?
- Ничего, - сказал он, - вооружаться твердостью и терпеливо,
настойчиво идти своим путем. Мы не Титаны с тобой, - продолжал он, обнимая
ее, - мы не пойдем, с Манфредами и Фаустами, на дерзкую борьбу с мятежными
вопросами, не примем их вызова, склоним головы и смиренно переживем трудную
минуту, и опять потом улыбнется жизнь, счастье и...
- А если.. они никогда не отстанут: грусть будет тревожить все больше,
больше?.. - спрашивала она.
- Что ж? примем ее как новую стихию жизни... Да нет, этого не бывает,
не может быть у нас! Это не твоя грусть; это общий недуг человечества. На
тебя брызнула одна капля... Все это страшно, когда человек отрывается от
жизни... когда нет опоры. А у нас... Дай бог, чтоб эта грусть твоя была то,
что я думаю, а не признак какой-нибудь болезни... то хуже. Вот горе, перед
которым я упаду без защиты, без силы... А то, ужели туман, грусть, какие-то
сомнения, вопросы могут лишить нас нашего блага, нашей...
Он не договорил, а она, как безумная, бросилась к нему в объятия и,
как вакханка, в страстном забытьи замерла на мгновение, обвив ему шею
руками.
- Ни туман, ни грусть, ни болезнь, ни... даже смерть! - шептала она
восторженно, опять счастливая, успокоенная, веселая. Никогда, казалось ей,
не любила она его так страстно, как в эту минуту.
- Смотри, чтоб судьба не подслушала твоего ропота, - заключил он
суеверным замечанием, внушенным нежною предусмотрительностью, - и не сочла
за неблагодарность! Она не любит, когда не ценят ее даров. До сих пор ты
еще познавала жизнь, а придется испытывать ее... Вот погоди, когда
разыграется она, настанут горе и труд... а они настанут - тогда... не до
этих вопросов... Береги силы! - прибавил тихо, почти про себя, Штольц в
ответ на ее страстный порыв. В словах его звучала грусть, как будто он уже
видел вдали и "горе и труд".
Она молчала, мгновенно пораженная грустным звуком его голоса. Она
безгранично верила ему, верила и его голосу. Она заразилась его
задумчивостью, сосредоточилась, ушла в себя.
Опершись на него, машинально и медленно ходила она по аллее,
погруженная в упорное молчание. Она боязливо, вслед за мужем, глядела в
даль жизни, туда, где, по словам его, настанет пора "испытаний", где ждут
"горе и труд".
Ей стал сниться другой сон, не голубая ночь, открывался другой край
жизни, не прозрачный и праздничный, в затишье, среди безграничного обилия,
наедине с ним...
Нет, там видела она цепь утрат, лишений, омываемых слезами, неизбежных
жертв, жизнь поста и невольного отречения от рождающихся в праздности
прихотей, вопли и стоны от новых, теперь неведомых им чувств; снились ей
болезни, расстройство дел, потеря мужа...
Она содрогалась, изнемогала, но с мужественным любопытством глядела на
этот новый образ жизни, озирала его с ужасом и измеряла свои силы... Одна
только любовь не изменяла ей и в этом сне, она стояла верным стражем и
новой жизни; но и она была не та!
Нет ее горячего дыхания, нет светлых лучей и голубой ночи; через годы
все казалось играми детства перед той далекой любовью, которую восприняла
на себя глубокая и грозная жизнь. Там не слыхать поцелуев и смеха, ни
трепетно-задумчивых бесед в боскете, среди цветов, на празднике природы и
жизни... Все "поблекло и отошло".
Та неувядающая и негибнущая любовь лежала могуче, ка