к сила жизни, на
лицах их - в годину дружной скорби светилась в медленно и молча обмененном
взгляде совокупного страдания, слышалась в бесконечном взаимном терпении
против жизненной пытки, в сдержанных слезах и заглушенных рыданиях...
В туманную грусть и вопросы, посещавшие Ольгу, тихо вселились другие,
хотя отдаленные, но ясные, определенные и грозные сны...
Под успокоительным и твердым словом мужа, в безграничном доверии к
нему отдыхала Ольга и от своей загадочной, не всем знакомой грусти и от
вещих и грозных снов будущего, шла бодро вперед.
После "тумана" наставало светлое утро, с заботами матери, хозяйки: там
манил к себе цветник и поле, там кабинет мужа. Только не с беззаботным
самонаслаждением играла она жизнью, а с затаенной и бодрой мыслью жила она,
готовилась, ждала...
Она росла все выше, выше... Андрей видел, что прежний идеал его
женщины и жены недосягаем, но он был счастлив и бледным отражением его в
Ольге: он не ожидал никогда и этого.
Между тем и ему долго, почти всю жизнь предстояла еще немалая забота
поддерживать на одной высоте свое достоинство мужчины в глазах самолюбивой,
гордой Ольги не из пошлой ревности, а для того, чтоб не помрачилась эта
хрустальная жизнь; а это могло бы случиться, если б хоть немного
поколебалась ее вера в него.
Многим женщинам не нужно ничего этого: раз вышедши замуж, они покорно
принимают и хорошие и дурные качества мужа, безусловно мирятся с
приготовленным им положением и сферой или так же покорно уступают первому
случайному увлечению, сразу признавая невозможным или не находя нужным
противиться ему: "Судьба, дескать, страсти, женщина - создание слабое" и т.
д.
Даже если муж и превышает толпу умом - этой обязательной силой в
мужчине, такие женщины гордятся этим преимуществом мужа, как каким-нибудь
дорогим ожерельем, и то в таком только случае, если ум этот остается слеп
на их жалкие, женские проделки. А если он осмелится прозирать в мелочную
комедию их лукавого, ничтожного, иногда порочного существования, им
делается тяжело и тесно от этого ума.
Ольга не знала этой логики покорности слепой судьбе и не понимала
женских страстишек и увлечений. Признав раз в избранном человеке
достоинство и права на себя, она верила в него и потому любила, а
переставала верить - переставала и любить, как случилось с Обломовым.
Но там еще шаги ее были нерешительны, воля шатка; она только что
вглядывалась и вдумывалась в жизнь, только приводила в сознание стихии
своего ума и характера и собирала материалы; дело создания еще не
начиналось, пути жизни угаданы не были.
Но теперь она уверовала в Андрея не слепо, а с сознаньем, и в нем
воплотился ее идеал мужского совершенства. Чем больше, чем сознательнее она
веровала в него, тем труднее было ему держаться на одной высоте, быть
героем не ума ее и сердца только, но и воображения. А она веровала в него
так, что не признавала между ним и собой другого посредника, другой
инстанции, кроме бога.
Оттого она не снесла бы понижения ни на волос признанных ею
достоинств; всякая фальшивая нота в его характере или уме произвела бы
потрясающий диссонанс. Разрушенное здание счастья погребло бы ее под
развалинами, или, если б еще уцелели ее силы, она бы - искала...
Да нет, такие женщины не ошибаются два раза. После упадка такой веры,
такой любви возрождение невозможно.
Штольц был глубоко счастлив своей наполненной, волнующейся жизнью, в
кото
лицах их - в годину дружной скорби светилась в медленно и молча обмененном
взгляде совокупного страдания, слышалась в бесконечном взаимном терпении
против жизненной пытки, в сдержанных слезах и заглушенных рыданиях...
В туманную грусть и вопросы, посещавшие Ольгу, тихо вселились другие,
хотя отдаленные, но ясные, определенные и грозные сны...
Под успокоительным и твердым словом мужа, в безграничном доверии к
нему отдыхала Ольга и от своей загадочной, не всем знакомой грусти и от
вещих и грозных снов будущего, шла бодро вперед.
После "тумана" наставало светлое утро, с заботами матери, хозяйки: там
манил к себе цветник и поле, там кабинет мужа. Только не с беззаботным
самонаслаждением играла она жизнью, а с затаенной и бодрой мыслью жила она,
готовилась, ждала...
Она росла все выше, выше... Андрей видел, что прежний идеал его
женщины и жены недосягаем, но он был счастлив и бледным отражением его в
Ольге: он не ожидал никогда и этого.
Между тем и ему долго, почти всю жизнь предстояла еще немалая забота
поддерживать на одной высоте свое достоинство мужчины в глазах самолюбивой,
гордой Ольги не из пошлой ревности, а для того, чтоб не помрачилась эта
хрустальная жизнь; а это могло бы случиться, если б хоть немного
поколебалась ее вера в него.
Многим женщинам не нужно ничего этого: раз вышедши замуж, они покорно
принимают и хорошие и дурные качества мужа, безусловно мирятся с
приготовленным им положением и сферой или так же покорно уступают первому
случайному увлечению, сразу признавая невозможным или не находя нужным
противиться ему: "Судьба, дескать, страсти, женщина - создание слабое" и т.
д.
Даже если муж и превышает толпу умом - этой обязательной силой в
мужчине, такие женщины гордятся этим преимуществом мужа, как каким-нибудь
дорогим ожерельем, и то в таком только случае, если ум этот остается слеп
на их жалкие, женские проделки. А если он осмелится прозирать в мелочную
комедию их лукавого, ничтожного, иногда порочного существования, им
делается тяжело и тесно от этого ума.
Ольга не знала этой логики покорности слепой судьбе и не понимала
женских страстишек и увлечений. Признав раз в избранном человеке
достоинство и права на себя, она верила в него и потому любила, а
переставала верить - переставала и любить, как случилось с Обломовым.
Но там еще шаги ее были нерешительны, воля шатка; она только что
вглядывалась и вдумывалась в жизнь, только приводила в сознание стихии
своего ума и характера и собирала материалы; дело создания еще не
начиналось, пути жизни угаданы не были.
Но теперь она уверовала в Андрея не слепо, а с сознаньем, и в нем
воплотился ее идеал мужского совершенства. Чем больше, чем сознательнее она
веровала в него, тем труднее было ему держаться на одной высоте, быть
героем не ума ее и сердца только, но и воображения. А она веровала в него
так, что не признавала между ним и собой другого посредника, другой
инстанции, кроме бога.
Оттого она не снесла бы понижения ни на волос признанных ею
достоинств; всякая фальшивая нота в его характере или уме произвела бы
потрясающий диссонанс. Разрушенное здание счастья погребло бы ее под
развалинами, или, если б еще уцелели ее силы, она бы - искала...
Да нет, такие женщины не ошибаются два раза. После упадка такой веры,
такой любви возрождение невозможно.
Штольц был глубоко счастлив своей наполненной, волнующейся жизнью, в
кото