м и над всеми и к старости, от болезней, бывших
следствием не совсем правильной и праведной жизни, сделался зол, раздра-
жителен и безжалостен. Служил он удачно; однако принужден был по како-
му-то "неприятному случаю" очень неладно выйти в отставку, едва избегнув
суда и лишившись своего пенсиона. Это озлобило его окончательно. Почти
без всяких средств, владея сотней разоренных душ, он сложил руки и во
всю остальную жизнь, целые двенадцать лет, никогда не справлялся, чем он
живет, кто содержит его; а между тем требовал жизненных удобств, не ог-
раничивал расходов, держал карету. Скоро он лишился употребления ног и
последние десять лет просидел в покойных креслах, подкачиваемых, когда
было нужно, двумя саженными лакеями, которые никогда ничего от него не
слыхали, кроме самых разнообразных ругательств. Карету, лакеев и кресла
содержал непочтительный сын, посылая матери последнее, закладывая и пе-
резакладывая свое имение, отказывая себе в необходимейшем, войдя в дол-
ги, почти неоплатные по тогдашнему его состоянию, и все-таки название
эгоиста и неблагодарного сына осталось при нем неотъемлемо. Но дядя был
такого характера, что наконец и сам поверил, что он эгоист, а потому, в
наказание себе и чтоб не быть эгоистом, все более и более присылал де-
нег. Генеральша благоговела перед своим мужем. Впрочем, ей всего более
нравилось то, что он генерал, а она по нем -генеральша.
В доме у ней была своя половина, где все время полусуществования сво-
его мужа она процветала в обществе приживалок, городских вестовщиц и фи-
делек. В своем городке она была важным лицом. Сплетни, приглашения в
крестные и посаженые матери, копеечный преферанс и всеобщее уважение за
ее генеральство вполне вознаграждали ее за домашнее стеснение. К ней яв-
лялись городские сороки с отчетами; ей всегда и везде было первое мес-
то,- словом, она извлекла из своего генеральства все, что могла извлечь.
Генерал во все это не вмешивался; но зато при людях он смеялся над женою
бессовестно, задавал, например, себе такие вопросы: зачем он женился на
"такой просвирне"? - и никто не смел ему противоречить. Мало-помалу его
оставили все знакомые; а между тем общество было ему необходимо: он лю-
бил поболтать, поспорить, любил, чтоб перед ним всегда сидел слушатель.
Он был вольнодумец и атеист старого покроя, а потому любил потрактовать
и о высоких материях.
Но слушатели городка N* не жаловали высоких материй и становились все
реже и реже. Пробовали было завести домашний вист-преферанс; но игра
кончалась обыкновенно для генерала такими припадками, что генеральша и
ее приживалки в ужасе ставили свечки, служили молебны, гадали на бобах и
на картах, раздавали калачи в остроге и с трепетом ожидали послеобеден-
ного часа, когда опять приходилось составлять партию для виста-преферан-
са и принимать за каждую ошибку крики, визги, ругательства и чуть-чуть
не побои. Генерал, когда что ему не нравилось, ни перед кем не стеснял-
ся: визжал как баба, ругался как кучер, а иногда, разорвав и разбросав
по полу карты и прогнав от себя своих партнеров, даже плакал с досады и
злости, и не более как из-за какого-нибудь валета, которого сбросили
вместо девятки. Наконец, по слабости зрения, ему понадобился чтец.
Тут-то и явился Фома Фомич Опискин.
Признаюсь, я с некоторою торжественностью возвещаю об этом новом ли-
це. Оно, бесспорно, одно из главнейших лиц моего рассказа. Наскольк
следствием не совсем правильной и праведной жизни, сделался зол, раздра-
жителен и безжалостен. Служил он удачно; однако принужден был по како-
му-то "неприятному случаю" очень неладно выйти в отставку, едва избегнув
суда и лишившись своего пенсиона. Это озлобило его окончательно. Почти
без всяких средств, владея сотней разоренных душ, он сложил руки и во
всю остальную жизнь, целые двенадцать лет, никогда не справлялся, чем он
живет, кто содержит его; а между тем требовал жизненных удобств, не ог-
раничивал расходов, держал карету. Скоро он лишился употребления ног и
последние десять лет просидел в покойных креслах, подкачиваемых, когда
было нужно, двумя саженными лакеями, которые никогда ничего от него не
слыхали, кроме самых разнообразных ругательств. Карету, лакеев и кресла
содержал непочтительный сын, посылая матери последнее, закладывая и пе-
резакладывая свое имение, отказывая себе в необходимейшем, войдя в дол-
ги, почти неоплатные по тогдашнему его состоянию, и все-таки название
эгоиста и неблагодарного сына осталось при нем неотъемлемо. Но дядя был
такого характера, что наконец и сам поверил, что он эгоист, а потому, в
наказание себе и чтоб не быть эгоистом, все более и более присылал де-
нег. Генеральша благоговела перед своим мужем. Впрочем, ей всего более
нравилось то, что он генерал, а она по нем -генеральша.
В доме у ней была своя половина, где все время полусуществования сво-
его мужа она процветала в обществе приживалок, городских вестовщиц и фи-
делек. В своем городке она была важным лицом. Сплетни, приглашения в
крестные и посаженые матери, копеечный преферанс и всеобщее уважение за
ее генеральство вполне вознаграждали ее за домашнее стеснение. К ней яв-
лялись городские сороки с отчетами; ей всегда и везде было первое мес-
то,- словом, она извлекла из своего генеральства все, что могла извлечь.
Генерал во все это не вмешивался; но зато при людях он смеялся над женою
бессовестно, задавал, например, себе такие вопросы: зачем он женился на
"такой просвирне"? - и никто не смел ему противоречить. Мало-помалу его
оставили все знакомые; а между тем общество было ему необходимо: он лю-
бил поболтать, поспорить, любил, чтоб перед ним всегда сидел слушатель.
Он был вольнодумец и атеист старого покроя, а потому любил потрактовать
и о высоких материях.
Но слушатели городка N* не жаловали высоких материй и становились все
реже и реже. Пробовали было завести домашний вист-преферанс; но игра
кончалась обыкновенно для генерала такими припадками, что генеральша и
ее приживалки в ужасе ставили свечки, служили молебны, гадали на бобах и
на картах, раздавали калачи в остроге и с трепетом ожидали послеобеден-
ного часа, когда опять приходилось составлять партию для виста-преферан-
са и принимать за каждую ошибку крики, визги, ругательства и чуть-чуть
не побои. Генерал, когда что ему не нравилось, ни перед кем не стеснял-
ся: визжал как баба, ругался как кучер, а иногда, разорвав и разбросав
по полу карты и прогнав от себя своих партнеров, даже плакал с досады и
злости, и не более как из-за какого-нибудь валета, которого сбросили
вместо девятки. Наконец, по слабости зрения, ему понадобился чтец.
Тут-то и явился Фома Фомич Опискин.
Признаюсь, я с некоторою торжественностью возвещаю об этом новом ли-
це. Оно, бесспорно, одно из главнейших лиц моего рассказа. Наскольк