ливая
горькие слезы, и хотела было поправить подушку под головою страдальца;
но страдалец успел-таки схватить ее за волосы и три раза дернуть их,
чуть не пенясь от злости. Минут через десять он умер. Дали знать полков-
нику, хотя генеральша и объявила, что не хочет видеть его, что скорее
умрет, чем пустит его к себе на глаза в такую минуту. Похороны были ве-
ликолепные - разумеется, на счет непочтительного сына, которого не хоте-
ли пускать на глаза.
В разоренном селе Князевке, принадлежащем нескольким помещикам и в
котором у генерала была своя сотня душ, существует мавзолей из белого
мрамора, испещренный хвалебными надписями уму, талантам, благородству
души, орденам и генеральству усопшего. Фома Фомич сильно участвовал в
составлении этих надписей. Долго ломалась генеральша, отказывая в проще-
нии непокорному сыну. Она говорила, рыдая и взвизгивая, окруженная тол-
пой своих приживалок и мосек, что скорее будет есть сухой хлеб и, уж ра-
зумеется, "запивать его своими слезами", что скорее пойдет с палочкой
выпрашивать себе подаяние под окнами, чем склонится на просьбу "непокор-
ного" переехать к нему в Степанчиково, и что нога ее никогда-никогда не
будет в доме его! Вообще слово нога, употребленное в этом смысле, произ-
носится с необыкновенным эффектом иными барынями. Генеральша мастерски,
художественно произносила его... Словом, красноречия было истрачено в
невероятном количестве. Надо заметить, что во время самых этих взвизги-
ваний уже помаленьку укладывались для переезда в Степанчиково. Полковник
заморил всех своих лошадей, делая почти каждодневно по сороку верст из
Степанчикова в город, и только через две недели после похорон генерала
получил позволение явиться на глаза оскорбленной родительницы. Фома Фо-
мич был употреблен для переговоров. Во все эти две недели он укорял и
стыдил непокорного "бесчеловечным" его поведением, довел его до искрен-
них слез, почти до отчаяния. С этого-то времени и начинается все непос-
тижимое и бесчеловечно-деспотическое влияние Фомы Фомича на моего бедно-
го дядю. Фома догадался, какой перед ним человек, и тотчас же почувство-
вал, что прошла его роль шута и что на безлюдье и Фома может быть дворя-
нином. Зато и наверстал же он свое.
- Каково же будет вам, - говорил Фома, - если собственная ваша мать,
так сказать, виновница дней ваших, возьмет палочку и, опираясь на нее,
дрожащими и иссохшими от голода руками начнет в самом деле испрашивать
себе подаяния? Не чудовищно ли это, во-первых, при ее генеральском зна-
чении, а во-вторых, при ее добродетелях? Каково вам будет, если она
вдруг придет, разумеется, ошибкой - но ведь это может случиться - под
ваши же окна и протянет руку свою, тогда как вы, родной сын ее, может
быть, в эту самую минуту утопаете где-нибудь в пуховой перине и... ну,
вообще в роскоши! Ужасно, ужасно! но всего ужаснее то - позвольте это
вам сказать откровенно, полковник, - всего ужаснее то, что вы стоите те-
перь передо мною, как бесчувственный столб, разиня рот и хлопая глазами,
что даже неприлично, тогда как при одном предположении подобного случая
вы бы должны были вырвать с корнем волосы из головы своей и испустить
ручьи... что я говорю! реки, озера, моря, океаны слез!..
Словом, Фома, от излишнего жара, зарапортовался. Но таков был всег-
дашний исход его красноречия. Разумеется, кончилось тем, что генеральша,
вместе с своими приживалками, собачон
горькие слезы, и хотела было поправить подушку под головою страдальца;
но страдалец успел-таки схватить ее за волосы и три раза дернуть их,
чуть не пенясь от злости. Минут через десять он умер. Дали знать полков-
нику, хотя генеральша и объявила, что не хочет видеть его, что скорее
умрет, чем пустит его к себе на глаза в такую минуту. Похороны были ве-
ликолепные - разумеется, на счет непочтительного сына, которого не хоте-
ли пускать на глаза.
В разоренном селе Князевке, принадлежащем нескольким помещикам и в
котором у генерала была своя сотня душ, существует мавзолей из белого
мрамора, испещренный хвалебными надписями уму, талантам, благородству
души, орденам и генеральству усопшего. Фома Фомич сильно участвовал в
составлении этих надписей. Долго ломалась генеральша, отказывая в проще-
нии непокорному сыну. Она говорила, рыдая и взвизгивая, окруженная тол-
пой своих приживалок и мосек, что скорее будет есть сухой хлеб и, уж ра-
зумеется, "запивать его своими слезами", что скорее пойдет с палочкой
выпрашивать себе подаяние под окнами, чем склонится на просьбу "непокор-
ного" переехать к нему в Степанчиково, и что нога ее никогда-никогда не
будет в доме его! Вообще слово нога, употребленное в этом смысле, произ-
носится с необыкновенным эффектом иными барынями. Генеральша мастерски,
художественно произносила его... Словом, красноречия было истрачено в
невероятном количестве. Надо заметить, что во время самых этих взвизги-
ваний уже помаленьку укладывались для переезда в Степанчиково. Полковник
заморил всех своих лошадей, делая почти каждодневно по сороку верст из
Степанчикова в город, и только через две недели после похорон генерала
получил позволение явиться на глаза оскорбленной родительницы. Фома Фо-
мич был употреблен для переговоров. Во все эти две недели он укорял и
стыдил непокорного "бесчеловечным" его поведением, довел его до искрен-
них слез, почти до отчаяния. С этого-то времени и начинается все непос-
тижимое и бесчеловечно-деспотическое влияние Фомы Фомича на моего бедно-
го дядю. Фома догадался, какой перед ним человек, и тотчас же почувство-
вал, что прошла его роль шута и что на безлюдье и Фома может быть дворя-
нином. Зато и наверстал же он свое.
- Каково же будет вам, - говорил Фома, - если собственная ваша мать,
так сказать, виновница дней ваших, возьмет палочку и, опираясь на нее,
дрожащими и иссохшими от голода руками начнет в самом деле испрашивать
себе подаяния? Не чудовищно ли это, во-первых, при ее генеральском зна-
чении, а во-вторых, при ее добродетелях? Каково вам будет, если она
вдруг придет, разумеется, ошибкой - но ведь это может случиться - под
ваши же окна и протянет руку свою, тогда как вы, родной сын ее, может
быть, в эту самую минуту утопаете где-нибудь в пуховой перине и... ну,
вообще в роскоши! Ужасно, ужасно! но всего ужаснее то - позвольте это
вам сказать откровенно, полковник, - всего ужаснее то, что вы стоите те-
перь передо мною, как бесчувственный столб, разиня рот и хлопая глазами,
что даже неприлично, тогда как при одном предположении подобного случая
вы бы должны были вырвать с корнем волосы из головы своей и испустить
ручьи... что я говорю! реки, озера, моря, океаны слез!..
Словом, Фома, от излишнего жара, зарапортовался. Но таков был всег-
дашний исход его красноречия. Разумеется, кончилось тем, что генеральша,
вместе с своими приживалками, собачон