ек, столь поразивший меня с
самого детства, имевший такое капитальное влияние на склад всей души моей и
даже, может быть, еще надолго заразивший собою все мое будущее, этот человек
даже и теперь в чрезвычайно многом остается для меня совершенною загадкой.
Но, собственно, об этом после. Этого так не расскажешь. Этим человеком и без
того будет наполнена вся тетрадь моя.
Он как раз к тому времени овдовел, то есть к двадцати пяти годам своей
жизни. Женат же был на одной из высшего света, но не так богатой,
Фанариотовой, и имел от нее сына и дочь. Сведения об этой, столь рано его
оставившей, супруге довольно у меня неполны и теряются в моих материалах; да
и много из частных обстоятельств жизни Версилова от меня ускользнуло, до
того он был всегда со мною горд, высокомерен, замкнут и небрежен, несмотря,
минутами, на поражающее как бы смирение его передо мною. Упоминаю, однако
же, для обозначения впредь, что он прожил в свою жизнь три состояния, и
весьма даже крупные, всего тысяч на четыреста с лишком и, пожалуй, более.
Теперь у него, разумеется, ни копейки...
Приехал он тогда в деревню "бог знает зачем", по крайней мере сам мне
так впоследствии выразился. Маленькие дети его были не при нем, по
обыкновению, а у родственников; так он всю жизнь поступал с своими детьми, с
законными и незаконными. Дворовых в этом имении было значительно много;
между ними был и садовник Макар Иванов Долгорукий. Вставлю здесь, чтобы раз
навсегда отвязаться: редко кто мог столько вызлиться на свою фамилию, как я,
в продолжение всей моей жизни. Это было, конечно, глупо, но это было.
Каждый-то раз, как я вступал куда-либо в школу или встречался с лицами,
которым, по возрасту моему, был обязан отчетом, одним словом, каждый-то
учителишка, гувернер, инспектор, поп - все, кто угодно, спрося мою фамилию и
услыхав, что я Долгорукий, непременно находили для чего-то нужным прибавить:
- Князь Долгорукий?
И каждый-то раз я обязан был всем этим праздным людям объяснять:
- Нет, просто Долгорукий.
Это просто стало сводить меня наконец с ума. Замечу при сем, в виде
феномена, что я не помню ни одного исключения: все спрашивали. Иным,
по-видимому, это совершенно было не нужно; да и не знаю, к какому бы черту
это могло быть хоть кому-нибудь нужно? Но все спрашивали, все до единого.
Услыхав, что я просто Долгорукий, спрашивавший обыкновенно обмеривал меня
тупым и глупо-равнодушным взглядом, свидетельствовавшим, что он сам не
знает, зачем спросил, и отходил прочь. Товарищи-школьники спрашивали всех
оскорбительнее. Школьник как спрашивает новичка? Затерявшийся и конфузящийся
новичок, в первый день поступления в школу (в какую бы то ни было), есть
общая жертва: ему приказывают, его дразнят, с ним обращаются как с лакеем.
Здоровый и жирный мальчишка вдруг останавливается перед своей жертвой, в
упор и долгим, строгим и надменным взглядом наблюдает ее несколько
мгновений. Новичок стоит перед ним молча, косится, если не трус, и ждет,
что-то будет.
- Как твоя фамилия?
- Долгорукий.
- Князь Долгорукий?
- Нет, просто Долгорукий.
- А, просто! Дурак.
И он прав: ничего нет глупее, как называться Долгоруким, не будучи
князем. Эту глупость я таскаю на себе без вины. Впоследствии, когда я стал
уже очень сердиться, то на вопрос: ты князь? всегда отвечал:
- Н
самого детства, имевший такое капитальное влияние на склад всей души моей и
даже, может быть, еще надолго заразивший собою все мое будущее, этот человек
даже и теперь в чрезвычайно многом остается для меня совершенною загадкой.
Но, собственно, об этом после. Этого так не расскажешь. Этим человеком и без
того будет наполнена вся тетрадь моя.
Он как раз к тому времени овдовел, то есть к двадцати пяти годам своей
жизни. Женат же был на одной из высшего света, но не так богатой,
Фанариотовой, и имел от нее сына и дочь. Сведения об этой, столь рано его
оставившей, супруге довольно у меня неполны и теряются в моих материалах; да
и много из частных обстоятельств жизни Версилова от меня ускользнуло, до
того он был всегда со мною горд, высокомерен, замкнут и небрежен, несмотря,
минутами, на поражающее как бы смирение его передо мною. Упоминаю, однако
же, для обозначения впредь, что он прожил в свою жизнь три состояния, и
весьма даже крупные, всего тысяч на четыреста с лишком и, пожалуй, более.
Теперь у него, разумеется, ни копейки...
Приехал он тогда в деревню "бог знает зачем", по крайней мере сам мне
так впоследствии выразился. Маленькие дети его были не при нем, по
обыкновению, а у родственников; так он всю жизнь поступал с своими детьми, с
законными и незаконными. Дворовых в этом имении было значительно много;
между ними был и садовник Макар Иванов Долгорукий. Вставлю здесь, чтобы раз
навсегда отвязаться: редко кто мог столько вызлиться на свою фамилию, как я,
в продолжение всей моей жизни. Это было, конечно, глупо, но это было.
Каждый-то раз, как я вступал куда-либо в школу или встречался с лицами,
которым, по возрасту моему, был обязан отчетом, одним словом, каждый-то
учителишка, гувернер, инспектор, поп - все, кто угодно, спрося мою фамилию и
услыхав, что я Долгорукий, непременно находили для чего-то нужным прибавить:
- Князь Долгорукий?
И каждый-то раз я обязан был всем этим праздным людям объяснять:
- Нет, просто Долгорукий.
Это просто стало сводить меня наконец с ума. Замечу при сем, в виде
феномена, что я не помню ни одного исключения: все спрашивали. Иным,
по-видимому, это совершенно было не нужно; да и не знаю, к какому бы черту
это могло быть хоть кому-нибудь нужно? Но все спрашивали, все до единого.
Услыхав, что я просто Долгорукий, спрашивавший обыкновенно обмеривал меня
тупым и глупо-равнодушным взглядом, свидетельствовавшим, что он сам не
знает, зачем спросил, и отходил прочь. Товарищи-школьники спрашивали всех
оскорбительнее. Школьник как спрашивает новичка? Затерявшийся и конфузящийся
новичок, в первый день поступления в школу (в какую бы то ни было), есть
общая жертва: ему приказывают, его дразнят, с ним обращаются как с лакеем.
Здоровый и жирный мальчишка вдруг останавливается перед своей жертвой, в
упор и долгим, строгим и надменным взглядом наблюдает ее несколько
мгновений. Новичок стоит перед ним молча, косится, если не трус, и ждет,
что-то будет.
- Как твоя фамилия?
- Долгорукий.
- Князь Долгорукий?
- Нет, просто Долгорукий.
- А, просто! Дурак.
И он прав: ничего нет глупее, как называться Долгоруким, не будучи
князем. Эту глупость я таскаю на себе без вины. Впоследствии, когда я стал
уже очень сердиться, то на вопрос: ты князь? всегда отвечал:
- Н