ет, я - сын дворового человека, бывшего крепостного.
Потом, когда уж я в последней степени озлился, то на вопрос: вы князь?
твердо раз ответил:
- Нет, просто Долгорукий, незаконный сын моего бывшего барина,
господина Версилова.
Я выдумал это уже в шестом классе гимназии, и хоть вскорости несомненно
убедился, что глуп, но все-таки не сейчас перестал глупить. Помню, что один
из учителей - впрочем, он один и был - нашел, что я "полон мстительной и
гражданской идеи". Вообще же приняли эту выходку с какою-то обидною для меня
задумчивостью. Наконец, один из товарищей, очень едкий малый и с которым я
всего только в год раз разговаривал, с серьезным видом, но несколько смотря
в сторону, сказал мне:
- Такие чувства вам, конечно, делают честь, и, без сомнения, вам есть
чем гордиться; но я бы на вашем месте все-таки не очень праздновал, что
незаконнорожденный... а вы точно именинник!
С тех пор я перестал хвалиться, что незаконнорожденный.
Повторю, очень трудно писать по-русски: я вот исписал целых три
страницы о том, как я злился всю жизнь за фамилию, а между тем читатель
наверно уж вывел, что злюсь-то я именно за то, что я не князь, а просто
Долгорукий. Объясняться еще раз и оправдываться было бы для меня
унизительно.
IV.
Итак, в числе этой дворни, которой было множество и кроме Макара
Иванова, была одна девица, и была уже лет восемнадцати, когда
пятидесятилетний Макар Долгорукий вдруг обнаружил намерение на ней жениться.
Браки дворовых, как известно, происходили во времена крепостного права с
дозволения господ, а иногда и прямо по распоряжению их. При имении
находилась тогда тетушка; то есть она мне не тетушка, а сама помещица; но,
не знаю почему, все всю жизнь ее звали тетушкой, не только моей, но и
вообще, равно как и в семействе Версилова, которому она чуть ли и в самом
деле не сродни. Это - Татьяна Павловна Пруткова. Тогда у ней еще было в той
же губернии и в том же уезде тридцать пять своих душ. Она не то что
управляла, но по соседству надзирала над имением Версилова (в пятьсот душ),
и этот надзор, как я слышал, стоил надзора какого-нибудь управляющего из
ученых. Впрочем, до знаний ее мне решительно нет дела; я только хочу
прибавить, откинув всякую мысль лести и заискивания, что эта Татьяна
Павловна - существо благородное и даже оригинальное.
Вот она-то не только не отклонила супружеские наклонности мрачного
Макара Долгорукого (говорили, что он был тогда мрачен), но, напротив, для
чего-то в высшей степени их поощрила. Софья Андреева (эта восемнадцатилетняя
дворовая, то есть мать моя) была круглою сиротою уже несколько лет; покойный
же отец ее, чрезвычайно уважавший Макара Долгорукого и ему чем-то обязанный,
тоже дворовый, шесть лет перед тем, помирая, на одре смерти, говорят даже,
за четверть часа до последнего издыхания, так что за нужду можно бы было
принять и за бред, если бы он и без того не был неправоспособен, как
крепостной, подозвав Макара Долгорукого, при всей дворне и при
присутствовавшем священнике, завещал ему вслух и настоятельно, указывая на
дочь: "Взрасти и возьми за себя". Это все слышали. Что же до Макара Иванова,
то не знаю, в каком смысле он потом женился, то есть с большим ли
удовольствием или только исполняя обязанность. Вероятнее, что имел вид
Потом, когда уж я в последней степени озлился, то на вопрос: вы князь?
твердо раз ответил:
- Нет, просто Долгорукий, незаконный сын моего бывшего барина,
господина Версилова.
Я выдумал это уже в шестом классе гимназии, и хоть вскорости несомненно
убедился, что глуп, но все-таки не сейчас перестал глупить. Помню, что один
из учителей - впрочем, он один и был - нашел, что я "полон мстительной и
гражданской идеи". Вообще же приняли эту выходку с какою-то обидною для меня
задумчивостью. Наконец, один из товарищей, очень едкий малый и с которым я
всего только в год раз разговаривал, с серьезным видом, но несколько смотря
в сторону, сказал мне:
- Такие чувства вам, конечно, делают честь, и, без сомнения, вам есть
чем гордиться; но я бы на вашем месте все-таки не очень праздновал, что
незаконнорожденный... а вы точно именинник!
С тех пор я перестал хвалиться, что незаконнорожденный.
Повторю, очень трудно писать по-русски: я вот исписал целых три
страницы о том, как я злился всю жизнь за фамилию, а между тем читатель
наверно уж вывел, что злюсь-то я именно за то, что я не князь, а просто
Долгорукий. Объясняться еще раз и оправдываться было бы для меня
унизительно.
IV.
Итак, в числе этой дворни, которой было множество и кроме Макара
Иванова, была одна девица, и была уже лет восемнадцати, когда
пятидесятилетний Макар Долгорукий вдруг обнаружил намерение на ней жениться.
Браки дворовых, как известно, происходили во времена крепостного права с
дозволения господ, а иногда и прямо по распоряжению их. При имении
находилась тогда тетушка; то есть она мне не тетушка, а сама помещица; но,
не знаю почему, все всю жизнь ее звали тетушкой, не только моей, но и
вообще, равно как и в семействе Версилова, которому она чуть ли и в самом
деле не сродни. Это - Татьяна Павловна Пруткова. Тогда у ней еще было в той
же губернии и в том же уезде тридцать пять своих душ. Она не то что
управляла, но по соседству надзирала над имением Версилова (в пятьсот душ),
и этот надзор, как я слышал, стоил надзора какого-нибудь управляющего из
ученых. Впрочем, до знаний ее мне решительно нет дела; я только хочу
прибавить, откинув всякую мысль лести и заискивания, что эта Татьяна
Павловна - существо благородное и даже оригинальное.
Вот она-то не только не отклонила супружеские наклонности мрачного
Макара Долгорукого (говорили, что он был тогда мрачен), но, напротив, для
чего-то в высшей степени их поощрила. Софья Андреева (эта восемнадцатилетняя
дворовая, то есть мать моя) была круглою сиротою уже несколько лет; покойный
же отец ее, чрезвычайно уважавший Макара Долгорукого и ему чем-то обязанный,
тоже дворовый, шесть лет перед тем, помирая, на одре смерти, говорят даже,
за четверть часа до последнего издыхания, так что за нужду можно бы было
принять и за бред, если бы он и без того не был неправоспособен, как
крепостной, подозвав Макара Долгорукого, при всей дворне и при
присутствовавшем священнике, завещал ему вслух и настоятельно, указывая на
дочь: "Взрасти и возьми за себя". Это все слышали. Что же до Макара Иванова,
то не знаю, в каком смысле он потом женился, то есть с большим ли
удовольствием или только исполняя обязанность. Вероятнее, что имел вид