ешь полезет
и все как надо выкропит, а вы только за ним присмотрите, чтобы не спешил,
не как попало, а крест-накрест брызгал".
"Уже я за ним присмотрю, - отвечала Марья Матвеевна, - я, пожалуй, даже
и сама с ним, что бог даст, на отвагу полезу, только чтобы от этого
помоглося".
"Ну уже чего еще, если все это как надо сделать, да чтобы не помогло!
Надо только чтобы как можно скорее да духовнее".
"Родные мои, да чего же еще духовнее? - отвечала Марья Матвеевна, -
сейчас велю Марфутке пироги ставить, а Егорку к отцу Флавиану пошлю, чтобы
завтра, как ранню кончит, ко мне бы и двигал".
"Чудесно, Марья Матвеевна".
"Да чего же откладывать, разве же мне самой хорошо в одном доме с бесом
жить и ждать, что он, мерзавец, швырять будет. Будь у меня пироги, я бы
даже и до завтра этой мольбы не оставила".
"Нет, без пирогов, Марья Матвеевна, не делайте, без этого духовенству
нельзя, отец же Флавиан сам как хлопок и всякое тесто любит", -
подтвердили Марье Матвеевне ее советники и затем положили: еще один день и
одну ночь как-нибудь злополучной семье перебедовать, а между тем поставить
пироги и послать Егорку к отцу Флавиану, чтобы завтра прямо от ранней
обедни пожаловал с дьяконом Саввою к Марье Матвеевне на дому воду
посвятить и дьявола выгнать, а потом мягкого пирожка откушать.
Отец Флавиан, грузный-прегрузный и как пуховик мягкий, подагрический
старик, в засаленной камилавке, с большою белой бородой и обширным чревом,
выслушав от Егорки всю историю о бесе и призыв к его изгнанию, пропищал в
ответ тоненьким детским голоском:
"Хорошо, дитя, скажи, пусть готовится, будем и справимся; только пусть
мне пирожка два либо три с морковкою защипнут, а то у меня напоследях
стало что-то нутро слабо. А сам Василий Сафроныч еще не бывал дома?"
"Не бывал".
"Ну что делать, без него справимся, пусть пекут пирожки, справимся...
Да того... полотенце чтобы большое сготовили, потому что в этом случае я
ведь буду самый большой крест макать".
Егорка возвратился домой бегом и с прискоком и, проходя мимо слухового
окна, даже дьяволу шиш показал. Да и все приободрились, решив, что одну
ночь как-нибудь уже можно прокоротать, а чтобы не было очень страшно, то
все легли вместе в одной комнате, и только Егорка поместился на кухне, при
Марфутке, чтобы той не страшно было ночью вставать переваливать тесто,
которое роскошно грелось и подходило под шубою на краю печки.
Бес между тем совсем присмирел, он точно как будто прознал обо всем,
что на его голову затевалось. Целый день он не сделал никому из семейства
никакой гадости, только кое-кому слышалось все, что он как будто сопел; а
к ночи, когда стал забирать большой мороз, начал будто даже и покряхтывать
и зубами щелкать. Это и во всю ночь слышалось и Марье Матвеевне и всем,
кто на более или менее короткое время просыпался, но никого сильно это не
тревожило; всякий говорил только: "Так ему, врагу христианскому, и надо",
- и, перекрестясь, поворачивался на другой бок и засыпал.
Но, увы, такое пренебрежение, однако, было еще несвоевременно, оно
вывело злого духа из терпения, и в тот самый момент, как у церкви отца
Флавиана раздался третий удар утреннего колокола, на чердаке у Марьи
Матвеевны послышался самый жалостный стон, и в то же самое время в кухне
что-то рухнуло и полетело с необъяснимым шумом.
Марья Матвеевна вскочила и, забыв весь страх,
и все как надо выкропит, а вы только за ним присмотрите, чтобы не спешил,
не как попало, а крест-накрест брызгал".
"Уже я за ним присмотрю, - отвечала Марья Матвеевна, - я, пожалуй, даже
и сама с ним, что бог даст, на отвагу полезу, только чтобы от этого
помоглося".
"Ну уже чего еще, если все это как надо сделать, да чтобы не помогло!
Надо только чтобы как можно скорее да духовнее".
"Родные мои, да чего же еще духовнее? - отвечала Марья Матвеевна, -
сейчас велю Марфутке пироги ставить, а Егорку к отцу Флавиану пошлю, чтобы
завтра, как ранню кончит, ко мне бы и двигал".
"Чудесно, Марья Матвеевна".
"Да чего же откладывать, разве же мне самой хорошо в одном доме с бесом
жить и ждать, что он, мерзавец, швырять будет. Будь у меня пироги, я бы
даже и до завтра этой мольбы не оставила".
"Нет, без пирогов, Марья Матвеевна, не делайте, без этого духовенству
нельзя, отец же Флавиан сам как хлопок и всякое тесто любит", -
подтвердили Марье Матвеевне ее советники и затем положили: еще один день и
одну ночь как-нибудь злополучной семье перебедовать, а между тем поставить
пироги и послать Егорку к отцу Флавиану, чтобы завтра прямо от ранней
обедни пожаловал с дьяконом Саввою к Марье Матвеевне на дому воду
посвятить и дьявола выгнать, а потом мягкого пирожка откушать.
Отец Флавиан, грузный-прегрузный и как пуховик мягкий, подагрический
старик, в засаленной камилавке, с большою белой бородой и обширным чревом,
выслушав от Егорки всю историю о бесе и призыв к его изгнанию, пропищал в
ответ тоненьким детским голоском:
"Хорошо, дитя, скажи, пусть готовится, будем и справимся; только пусть
мне пирожка два либо три с морковкою защипнут, а то у меня напоследях
стало что-то нутро слабо. А сам Василий Сафроныч еще не бывал дома?"
"Не бывал".
"Ну что делать, без него справимся, пусть пекут пирожки, справимся...
Да того... полотенце чтобы большое сготовили, потому что в этом случае я
ведь буду самый большой крест макать".
Егорка возвратился домой бегом и с прискоком и, проходя мимо слухового
окна, даже дьяволу шиш показал. Да и все приободрились, решив, что одну
ночь как-нибудь уже можно прокоротать, а чтобы не было очень страшно, то
все легли вместе в одной комнате, и только Егорка поместился на кухне, при
Марфутке, чтобы той не страшно было ночью вставать переваливать тесто,
которое роскошно грелось и подходило под шубою на краю печки.
Бес между тем совсем присмирел, он точно как будто прознал обо всем,
что на его голову затевалось. Целый день он не сделал никому из семейства
никакой гадости, только кое-кому слышалось все, что он как будто сопел; а
к ночи, когда стал забирать большой мороз, начал будто даже и покряхтывать
и зубами щелкать. Это и во всю ночь слышалось и Марье Матвеевне и всем,
кто на более или менее короткое время просыпался, но никого сильно это не
тревожило; всякий говорил только: "Так ему, врагу христианскому, и надо",
- и, перекрестясь, поворачивался на другой бок и засыпал.
Но, увы, такое пренебрежение, однако, было еще несвоевременно, оно
вывело злого духа из терпения, и в тот самый момент, как у церкви отца
Флавиана раздался третий удар утреннего колокола, на чердаке у Марьи
Матвеевны послышался самый жалостный стон, и в то же самое время в кухне
что-то рухнуло и полетело с необъяснимым шумом.
Марья Матвеевна вскочила и, забыв весь страх,