выбежала в чем была на
этот разгром и остолбенела от новой бесовской каверзы.
Перед нею на полу у самой печи, на краю которой подходило в корчаге
пирожное тесто, стоял Егорка, весь с головы до ног обмазанный тестом, а
вокруг него валялись черепки разбитой корчаги.
И Марья Матвеевна, и Егор, и спустившая ноги с печи батрачка Марфутка,
все втроем так были этим озадачены, что в один голос крикнули:
"А, чтоб тебе пусто было!"
Таким-то недобрым предзнаменованием начался этот новый день, которому
суждено было осветить борьбу отца Флавиана и дьякона Саввы с загадочным
существом, шумевшим на чердаке и дошедшим до той крайней дерзости, чтобы
выбросить из горшка все тесто, назначенное на пироги духовенству.
И когда это, в какое время? Когда уже нельзя было завести новой опары и
когда о железное кольцо калитки звякал рукою сухой, длинный пономарь,
тащивший луженую чашу.
Как теперь все это уладить, чтобы не пострадало дело, которое имело
такое дурное начало и могло иметь еще худший конец?
По правде сказать, все это было гораздо интереснее, чем весь
Пекторалис, к судьбе которого это, по-видимому, весьма стороннее
обстоятельство имело самое близкое и роковое касательство.
22
- Марья Матвеевна была в страшном горе по поводу происшествия с тестом;
она решительно не знала, как объявить отцу Флавиану, что ему нет пирогов с
морковью, и решилась не смущать его этим, по крайней мере, до тех пор,
пока он отслужит водосвятие. Как женщина благоразумная и опытная, она
держалась выжидательного метода и была уверена, что время большой
фокусник, способный помочь там, где уже, кажется, и нет никакой
возможности ждать помощи. Так и вышло, водосвятие было начато тотчас же,
как пришло духовенство, а прежде чем служба была окончена, дело приняло
такой неожиданный оборот, что о пирогах с морковью некогда стало и думать.
Случилось вот что: едва в конце молебна дьякон Савва начал возглашать
многолетие хозяевам, как в чердачную дверь, которая оставалась до сих пор
замкнутою, послышался нетерпеливый стук, и чей-то как будто знакомый, но
упавший голос заговорил:
"Отоприте мне, отоприте!"
Сначала это, разумеется, произвело общий переполох, и все
присутствующие бросились в перепуге к отцу Флавиану...
Зрелище, открытое дверью, действительно было самое неожиданное: на
последней ступеньке лестницы в двери стоял сам Сафроныч или бес, принявший
его обличье. Последнее, конечно, было вероятнее, тем более что привидение
или лукавый дух хоть и хитро подделался, но все-таки не дошел до
оригинала; он был тощее Сафроныча, с мертвенною синевою в лице и почти с
совершенно угасшими глазами. Но зато как он был смел! Нимало не
испугавшись кропила, он тотчас же подошел к отцу Флавиану, подставил
горсточку и сам ждал, чтобы тот его покропил, что отец Флавиан и исполнил.
Тогда Сафроныч приложился к кресту и, как ни в чем не бывало, пошел
здороваться с семейными. Марья Матвеевна волей-неволей должна была
признать в этом полумертвеце своего настоящего мужа.
"Где же ты был, мой голубчик?" - спросила она, исполнясь к нему
сострадания и жалости.
"Там, куда меня бог привел за наказание, там и сидел".
"Это ты и стучал?"
"Должно быть, я стучал".
"Но зачем же ты швырялся?"
"А вы зачем девчонку обижали?"
"А ты зачем же сам вниз не л
этот разгром и остолбенела от новой бесовской каверзы.
Перед нею на полу у самой печи, на краю которой подходило в корчаге
пирожное тесто, стоял Егорка, весь с головы до ног обмазанный тестом, а
вокруг него валялись черепки разбитой корчаги.
И Марья Матвеевна, и Егор, и спустившая ноги с печи батрачка Марфутка,
все втроем так были этим озадачены, что в один голос крикнули:
"А, чтоб тебе пусто было!"
Таким-то недобрым предзнаменованием начался этот новый день, которому
суждено было осветить борьбу отца Флавиана и дьякона Саввы с загадочным
существом, шумевшим на чердаке и дошедшим до той крайней дерзости, чтобы
выбросить из горшка все тесто, назначенное на пироги духовенству.
И когда это, в какое время? Когда уже нельзя было завести новой опары и
когда о железное кольцо калитки звякал рукою сухой, длинный пономарь,
тащивший луженую чашу.
Как теперь все это уладить, чтобы не пострадало дело, которое имело
такое дурное начало и могло иметь еще худший конец?
По правде сказать, все это было гораздо интереснее, чем весь
Пекторалис, к судьбе которого это, по-видимому, весьма стороннее
обстоятельство имело самое близкое и роковое касательство.
22
- Марья Матвеевна была в страшном горе по поводу происшествия с тестом;
она решительно не знала, как объявить отцу Флавиану, что ему нет пирогов с
морковью, и решилась не смущать его этим, по крайней мере, до тех пор,
пока он отслужит водосвятие. Как женщина благоразумная и опытная, она
держалась выжидательного метода и была уверена, что время большой
фокусник, способный помочь там, где уже, кажется, и нет никакой
возможности ждать помощи. Так и вышло, водосвятие было начато тотчас же,
как пришло духовенство, а прежде чем служба была окончена, дело приняло
такой неожиданный оборот, что о пирогах с морковью некогда стало и думать.
Случилось вот что: едва в конце молебна дьякон Савва начал возглашать
многолетие хозяевам, как в чердачную дверь, которая оставалась до сих пор
замкнутою, послышался нетерпеливый стук, и чей-то как будто знакомый, но
упавший голос заговорил:
"Отоприте мне, отоприте!"
Сначала это, разумеется, произвело общий переполох, и все
присутствующие бросились в перепуге к отцу Флавиану...
Зрелище, открытое дверью, действительно было самое неожиданное: на
последней ступеньке лестницы в двери стоял сам Сафроныч или бес, принявший
его обличье. Последнее, конечно, было вероятнее, тем более что привидение
или лукавый дух хоть и хитро подделался, но все-таки не дошел до
оригинала; он был тощее Сафроныча, с мертвенною синевою в лице и почти с
совершенно угасшими глазами. Но зато как он был смел! Нимало не
испугавшись кропила, он тотчас же подошел к отцу Флавиану, подставил
горсточку и сам ждал, чтобы тот его покропил, что отец Флавиан и исполнил.
Тогда Сафроныч приложился к кресту и, как ни в чем не бывало, пошел
здороваться с семейными. Марья Матвеевна волей-неволей должна была
признать в этом полумертвеце своего настоящего мужа.
"Где же ты был, мой голубчик?" - спросила она, исполнясь к нему
сострадания и жалости.
"Там, куда меня бог привел за наказание, там и сидел".
"Это ты и стучал?"
"Должно быть, я стучал".
"Но зачем же ты швырялся?"
"А вы зачем девчонку обижали?"
"А ты зачем же сам вниз не л