шадка,
Забираясь на лысый цоколь
Государственного звонкого камня.
А за нею с узелками сыра,
Еле дух переводя, бегут курдины,
Примирившие дьявола и бога,
Каждому воздавши половину.
10.
Какая роскошь в нищенском селеньи
Bолосяная музыка воды!
Что это? Пряжа? Звук? Предупрежденье?
Чур-чур меня! Далеко ль до беды!
И в лабиринте влажного распева
Такая душная стрекочет мгла,
Как будто в гости водяная дева
К часовщику подземному пришла.
11.
Я тебя никогда не увижу,
Близорукое армянское небо,
И уже не взгляну, прищурясь,
На дорожный шатер Арарата,
И уже никогда не раскрою
В библиотеке авторов гончарных
Прекрасной земли пустотелую книгу,
По которой учились первые люди.
12.
Лазурь да глина, глина да лазурь,
Чего ж тебе еще? Скорей глаза сощурь,
47
Как близорукий шах над перстнем бирюзовым,
Над книгой звонких глин, над книжною землей,
Над гнойной книгою, над глиной дорогой,
Которой мучимся, как музыкой и словом.
16 октября - 5 ноября 1930
***
Не говори никому,
Bсе, что ты видел, забудь -
Птицу, старуху, тюрьму
Или еще что-нибудь...
Или охватит тебя,
Только уста разомкнешь,
При наступлении дня
Мелкая хвойная дрожь.
Вспомнишь на даче осу,
Детский чернильный пенал,
Или чернику в лесу,
Что никогда не сбирал.
Октябрь 1930, Тифлис.
***
На полицейской бумаге верже -
Ночь наглоталась колючих ершей -
Звезды поют - канцелярские птички
Пишут и пишут свои рапортички.
Сколько бы им ни хотелось мигать,
Могут они заявленье подать -
И на мерцанье, миганье и тленье
Возобновляют всегда разрешенье.
Октябрь 1930
***
И по звериному воет людье
И по людски куролесит зверье... -
Чудный чиновник без подорожной,
Командированный к тачке острожной -
Он Черномора пригубил питье
В черной корчме на пути к Эрзеруму...
ноябрь 1930, Тифлис
***
Я вернулся в мой город,знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухлых желез.
Ты вернулся сюда, - так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей.
48
Узнавай же скорее декабрьский денек,
Где к зловещему дегтю подмешан желток.
Петербург, я еще не хочу умирать:
У тебя телефонов моих номера.
Петербург, у меня еще есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса.
Я на лестнице черной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок.
И всю ночь напролет жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.
декабрь 1930
***
Помоги, господь, эту ночь прожить:
Я за жизнь боюсь - за твою рабу -
В Петербурге жить - словно спать в гробу!
Январь 1931
***
Мы с тобой на кухне посидим,
Сладко пахнет белый керосин.
Острый нож да хлеба каравай...
Хочешь, примус туго накачай,
А не то веревок собери
Завязать корзину до зари,
Чтобы нам уехать на вокзал,
Где бы нас никто не отыскал.
январь 1931
***
Mа Vоiх аigrе еt fаssе...
Р.Verlain
Я скажу тебе с последней
Прямотой:
Все лишь бредни, шерри-бренди,
Ангел мой.
Там где эллину сияла
Красота,
Мне из черных дыр зияла
Срамота.
Греки сбондили Елену
По волнам,
Ну а мне - соленой пеной
По губам.
По губам меня помажет
Пустота,
49
Строгий кукиш мне покажет
Нищета.
Ой-ли, так-ли, дуй-ли, вей-ли,
Все равно.
Забираясь на лысый цоколь
Государственного звонкого камня.
А за нею с узелками сыра,
Еле дух переводя, бегут курдины,
Примирившие дьявола и бога,
Каждому воздавши половину.
10.
Какая роскошь в нищенском селеньи
Bолосяная музыка воды!
Что это? Пряжа? Звук? Предупрежденье?
Чур-чур меня! Далеко ль до беды!
И в лабиринте влажного распева
Такая душная стрекочет мгла,
Как будто в гости водяная дева
К часовщику подземному пришла.
11.
Я тебя никогда не увижу,
Близорукое армянское небо,
И уже не взгляну, прищурясь,
На дорожный шатер Арарата,
И уже никогда не раскрою
В библиотеке авторов гончарных
Прекрасной земли пустотелую книгу,
По которой учились первые люди.
12.
Лазурь да глина, глина да лазурь,
Чего ж тебе еще? Скорей глаза сощурь,
47
Как близорукий шах над перстнем бирюзовым,
Над книгой звонких глин, над книжною землей,
Над гнойной книгою, над глиной дорогой,
Которой мучимся, как музыкой и словом.
16 октября - 5 ноября 1930
***
Не говори никому,
Bсе, что ты видел, забудь -
Птицу, старуху, тюрьму
Или еще что-нибудь...
Или охватит тебя,
Только уста разомкнешь,
При наступлении дня
Мелкая хвойная дрожь.
Вспомнишь на даче осу,
Детский чернильный пенал,
Или чернику в лесу,
Что никогда не сбирал.
Октябрь 1930, Тифлис.
***
На полицейской бумаге верже -
Ночь наглоталась колючих ершей -
Звезды поют - канцелярские птички
Пишут и пишут свои рапортички.
Сколько бы им ни хотелось мигать,
Могут они заявленье подать -
И на мерцанье, миганье и тленье
Возобновляют всегда разрешенье.
Октябрь 1930
***
И по звериному воет людье
И по людски куролесит зверье... -
Чудный чиновник без подорожной,
Командированный к тачке острожной -
Он Черномора пригубил питье
В черной корчме на пути к Эрзеруму...
ноябрь 1930, Тифлис
***
Я вернулся в мой город,знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухлых желез.
Ты вернулся сюда, - так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей.
48
Узнавай же скорее декабрьский денек,
Где к зловещему дегтю подмешан желток.
Петербург, я еще не хочу умирать:
У тебя телефонов моих номера.
Петербург, у меня еще есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса.
Я на лестнице черной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок.
И всю ночь напролет жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.
декабрь 1930
***
Помоги, господь, эту ночь прожить:
Я за жизнь боюсь - за твою рабу -
В Петербурге жить - словно спать в гробу!
Январь 1931
***
Мы с тобой на кухне посидим,
Сладко пахнет белый керосин.
Острый нож да хлеба каравай...
Хочешь, примус туго накачай,
А не то веревок собери
Завязать корзину до зари,
Чтобы нам уехать на вокзал,
Где бы нас никто не отыскал.
январь 1931
***
Mа Vоiх аigrе еt fаssе...
Р.Verlain
Я скажу тебе с последней
Прямотой:
Все лишь бредни, шерри-бренди,
Ангел мой.
Там где эллину сияла
Красота,
Мне из черных дыр зияла
Срамота.
Греки сбондили Елену
По волнам,
Ну а мне - соленой пеной
По губам.
По губам меня помажет
Пустота,
49
Строгий кукиш мне покажет
Нищета.
Ой-ли, так-ли, дуй-ли, вей-ли,
Все равно.