конец незаметно потерялся между
не старыми дворянскими домами. Только поседевшие слуги дома хранили и
передавали друг другу верную память о минувшем, дорожа ею, как святынею.
Вот отчего Захар так любил свой серый сюртук. Может быть, и
бакенбардами своими он дорожил потому, что видел в детстве своем много
старых слуг с этим старинным, аристократическим украшением.
Илья Ильич, погруженный в задумчивость, долго не замечал Захара. Захар
стоял перед ним молча. Наконец он кашлянул.
- Что ты? - спросил Илья Ильич.
- Ведь вы звали?
- Звал? Зачем же это я звал - не помню! - отвечал он потягиваясь. -
Поди пока к себе, а я вспомню.
Захар ушел, а Илья Ильич продолжал лежать и думать о проклятом письме.
Прошло с четверть часа.
- Ну, полно лежать! - сказал он, - надо же встать... А впрочем, дай-ка
я прочту еще раз со вниманием письмо старосты, а потом уж и встану. -
Захар!
Опять тот же прыжок и ворчанье сильнее. Захар вошел, а Обломов опять
погрузился в задумчивость. Захар стоял минуты две, неблагосклонно, немного
стороной посматривая на барина, и наконец пошел к дверям.
- Куда же ты? - вдруг спросил Обломов.
- Вы ничего не говорите, так что ж тут стоять-то даром? - захрипел
Захар, за неимением другого голоса, который, по словам его, он потерял на
охоте с собаками, когда ездил с старым барином и когда ему дунуло будто
сильным ветром в горло.
Он стоял вполуоборот среди комнаты и глядел все стороной на Обломова.
- А у тебя разве ноги отсохли, что ты не можешь постоять? Ты видишь, я
озабочен - так и подожди! Не залежался еще там? Сыщи письмо, что я вчера от
старосты получил. Куда ты его дел?
- Какое письмо? Я никакого письма не видал, - сказал Захар.
- Ты же от почтальона принял его: грязное такое!
- Куда ж его положили - почему мне знать? - говорил Захар, похлопывая
рукой по бумагам и по разным вещам, лежавшим на столе.
- Ты никогда ничего не знаешь. Там, в корзине, посмотри! Или не
завалилось ли за диван? Вот спинка-то у дивана до сих пор не починена; что
б тебе призвать столяра да починить? Ведь ты же изломал. Ни о чем не
подумаешь!
- Я не ломал, - отвечал Захар, - она сама изломалась; не век же ей
быть: надо когда-нибудь изломаться.
Илья Ильич не счел за нужное доказывать противное.
- Нашел, что ли? - спросил он только.
- Вот какие-то письма.
- Не те.
- Ну, так нет больше, - говорил Захар.
- Ну хорошо, поди! - с нетерпением сказал Илья Ильич. - Я встану, сам
найду.
Захар пошел к себе, но только он уперся было руками о лежанку, чтоб
прыгнуть на нее, как опять послышался торопливый крик: "Захар, Захар!"
- Ах ты, господи! - ворчал Захар, отправляясь опять в кабинет. - Что
это за мученье? Хоть бы смерть скорее пришла!
- Чего вам? - сказал он, придерживаясь одной рукой за дверь кабинета и
глядя на Обломова, в знак неблаговоления, до того стороной, что ему
приходилось видеть барина вполглаза, а барину видна была только одна
необъятная бакенбарда, из которой, так и ждешь, что вылетят две-три птицы.
- Носовой платок, скорей! Сам бы ты мог догадаться: не видишь! -
строго заметил Илья Ильич.
Захар не обнаружил никакого особенного неудовольствия, или удивления
при этом приказании и упреке барина, находя, вероятно, с своей стороны и то
и другое весьма естественным.
- А кто его знает, где платок? -
не старыми дворянскими домами. Только поседевшие слуги дома хранили и
передавали друг другу верную память о минувшем, дорожа ею, как святынею.
Вот отчего Захар так любил свой серый сюртук. Может быть, и
бакенбардами своими он дорожил потому, что видел в детстве своем много
старых слуг с этим старинным, аристократическим украшением.
Илья Ильич, погруженный в задумчивость, долго не замечал Захара. Захар
стоял перед ним молча. Наконец он кашлянул.
- Что ты? - спросил Илья Ильич.
- Ведь вы звали?
- Звал? Зачем же это я звал - не помню! - отвечал он потягиваясь. -
Поди пока к себе, а я вспомню.
Захар ушел, а Илья Ильич продолжал лежать и думать о проклятом письме.
Прошло с четверть часа.
- Ну, полно лежать! - сказал он, - надо же встать... А впрочем, дай-ка
я прочту еще раз со вниманием письмо старосты, а потом уж и встану. -
Захар!
Опять тот же прыжок и ворчанье сильнее. Захар вошел, а Обломов опять
погрузился в задумчивость. Захар стоял минуты две, неблагосклонно, немного
стороной посматривая на барина, и наконец пошел к дверям.
- Куда же ты? - вдруг спросил Обломов.
- Вы ничего не говорите, так что ж тут стоять-то даром? - захрипел
Захар, за неимением другого голоса, который, по словам его, он потерял на
охоте с собаками, когда ездил с старым барином и когда ему дунуло будто
сильным ветром в горло.
Он стоял вполуоборот среди комнаты и глядел все стороной на Обломова.
- А у тебя разве ноги отсохли, что ты не можешь постоять? Ты видишь, я
озабочен - так и подожди! Не залежался еще там? Сыщи письмо, что я вчера от
старосты получил. Куда ты его дел?
- Какое письмо? Я никакого письма не видал, - сказал Захар.
- Ты же от почтальона принял его: грязное такое!
- Куда ж его положили - почему мне знать? - говорил Захар, похлопывая
рукой по бумагам и по разным вещам, лежавшим на столе.
- Ты никогда ничего не знаешь. Там, в корзине, посмотри! Или не
завалилось ли за диван? Вот спинка-то у дивана до сих пор не починена; что
б тебе призвать столяра да починить? Ведь ты же изломал. Ни о чем не
подумаешь!
- Я не ломал, - отвечал Захар, - она сама изломалась; не век же ей
быть: надо когда-нибудь изломаться.
Илья Ильич не счел за нужное доказывать противное.
- Нашел, что ли? - спросил он только.
- Вот какие-то письма.
- Не те.
- Ну, так нет больше, - говорил Захар.
- Ну хорошо, поди! - с нетерпением сказал Илья Ильич. - Я встану, сам
найду.
Захар пошел к себе, но только он уперся было руками о лежанку, чтоб
прыгнуть на нее, как опять послышался торопливый крик: "Захар, Захар!"
- Ах ты, господи! - ворчал Захар, отправляясь опять в кабинет. - Что
это за мученье? Хоть бы смерть скорее пришла!
- Чего вам? - сказал он, придерживаясь одной рукой за дверь кабинета и
глядя на Обломова, в знак неблаговоления, до того стороной, что ему
приходилось видеть барина вполглаза, а барину видна была только одна
необъятная бакенбарда, из которой, так и ждешь, что вылетят две-три птицы.
- Носовой платок, скорей! Сам бы ты мог догадаться: не видишь! -
строго заметил Илья Ильич.
Захар не обнаружил никакого особенного неудовольствия, или удивления
при этом приказании и упреке барина, находя, вероятно, с своей стороны и то
и другое весьма естественным.
- А кто его знает, где платок? -