! - отвечал Фалалей с заглушенными рыданиями.
Обноскин покатился со смеху. Я чувствовал, что начинаю дрожать от
злости.
- Вы слышали? - продолжал Фома, с торжеством обращаясь к Обноскину.То
ли еще услышите! Я пришел ему сделать экзамен. Есть, видите ли, Павел
Семеныч, люди, которым желательно развратить и погубить этого жалкого
идиота. Может быть, я строго сужу, ошибаюсь; но я говорю из любви к че-
ловечеству. Он плясал сейчас самый неприличный из танцев. Никому здесь
до этого нет и дела. Но вот сами послушайте. Отвечай: что ты делал сей-
час? отвечай же, отвечай немедленно - слышишь?
- Пля-сал... - проговорил Фалалей, усиливая рыдания.
- Что же ты плясал? какой танец? говори же!
- Комаринского...
- Комаринского! А кто этот комаринский? Что такое комаринский? Разве
я могу понять что-нибудь из этого ответа? Ну же, дай нам понятие: кто
такой твой комаринский?
- Му-жик...
- Мужик! только мужик? Удивляюсь! Значит, замечательный мужик! зна-
чит, это какой-нибудь знаменитый мужик, если о нем уже сочиняются поэмы
и танцы? Ну, отвечай же!
Тянуть жилы была потребность Фомы. Он заигрывал с своей жертвой, как
кошка с мышкой; но Фалалей молчит, хнычет и не понимает вопроса.
- Отвечай же! - настаивает Фома, - тебя спрашивают: какой это мужик?
говори же!.. господский ли, казенный ли, вольный, обязанный, экономичес-
кий? Много есть мужиков...
- Э-ко-но-ми-ческий...
- А, экономический! Слышите, Павел Семеныч? новый исторический факт:
комаринский мужик - экономический. Гм!.. Ну, что же сделал этот экономи-
ческий мужик? за какие подвиги его так воспевают и... выплясывают?
Вопрос был щекотливый, а так как относился к Фалалею, то и опасный.
- Ну... вы... однако ж... - заметил было Обноскин, взглянув на свою
маменьку, которая начинала как-то особенно повертываться на диване. Но
что было делать? капризы Фомы Фомича считались законами.
- Помилуйте, дядюшка, если вы не уймете этого дурака, ведь он... Слы-
шите, до чего он добирается? Фалалей что-нибудь соврет, уверяю вас... -
шепнул я дяде, который потерялся и не знал, на что решиться.
- Ты бы, однако ж, Фома... - начал он, - вот я рекомендую тебе, Фома,
мой племянник, молодой человек, занимался минералогией...
- Я вас прошу, полковник, не перебивайте меня с вашей минералогией, в
которой вы, сколько мне известно, ничего не знаете, а может быть, и дру-
гие тоже. Я не ребенок. Он ответит мне, что этот мужик, вместо того что-
бы трудиться для блага своего семейства, напился пьян, пропил в кабаке
полушубок и пьяный побежал по улице. В этом, как известно, и состоит со-
держание всей этой поэмы, восхваляющей пьянство. Не беспокойтесь, он те-
перь знает, что ему отвечать. Ну, отвечай же: что сделал этот мужик?
ведь я тебе подсказал, в рот положил. Я именно от самого тебя хочу слы-
шать, что он сделал, чем прославился, чем заслужил такую бессмертную
славу, что его уже воспевают трубадуры? Ну?
Несчастный Фалалей в тоске озирался кругом и в недоумении, что ска-
зать, открывал и закрывал рот, как карась, вытащенный из воды на песок.
- Стыдно ска-зать! - промычал он, наконец, в совершенном отчаянии.
- А! стыдно сказать! - подхватил Фома, торжествуя. - Вот этого-то я и
добивался, полковник! Стыдно сказать, а не стыдно делать? Вот нравствен-
ность, которую вы посеяли, которая взошла и которую вы теперь... полива
Обноскин покатился со смеху. Я чувствовал, что начинаю дрожать от
злости.
- Вы слышали? - продолжал Фома, с торжеством обращаясь к Обноскину.То
ли еще услышите! Я пришел ему сделать экзамен. Есть, видите ли, Павел
Семеныч, люди, которым желательно развратить и погубить этого жалкого
идиота. Может быть, я строго сужу, ошибаюсь; но я говорю из любви к че-
ловечеству. Он плясал сейчас самый неприличный из танцев. Никому здесь
до этого нет и дела. Но вот сами послушайте. Отвечай: что ты делал сей-
час? отвечай же, отвечай немедленно - слышишь?
- Пля-сал... - проговорил Фалалей, усиливая рыдания.
- Что же ты плясал? какой танец? говори же!
- Комаринского...
- Комаринского! А кто этот комаринский? Что такое комаринский? Разве
я могу понять что-нибудь из этого ответа? Ну же, дай нам понятие: кто
такой твой комаринский?
- Му-жик...
- Мужик! только мужик? Удивляюсь! Значит, замечательный мужик! зна-
чит, это какой-нибудь знаменитый мужик, если о нем уже сочиняются поэмы
и танцы? Ну, отвечай же!
Тянуть жилы была потребность Фомы. Он заигрывал с своей жертвой, как
кошка с мышкой; но Фалалей молчит, хнычет и не понимает вопроса.
- Отвечай же! - настаивает Фома, - тебя спрашивают: какой это мужик?
говори же!.. господский ли, казенный ли, вольный, обязанный, экономичес-
кий? Много есть мужиков...
- Э-ко-но-ми-ческий...
- А, экономический! Слышите, Павел Семеныч? новый исторический факт:
комаринский мужик - экономический. Гм!.. Ну, что же сделал этот экономи-
ческий мужик? за какие подвиги его так воспевают и... выплясывают?
Вопрос был щекотливый, а так как относился к Фалалею, то и опасный.
- Ну... вы... однако ж... - заметил было Обноскин, взглянув на свою
маменьку, которая начинала как-то особенно повертываться на диване. Но
что было делать? капризы Фомы Фомича считались законами.
- Помилуйте, дядюшка, если вы не уймете этого дурака, ведь он... Слы-
шите, до чего он добирается? Фалалей что-нибудь соврет, уверяю вас... -
шепнул я дяде, который потерялся и не знал, на что решиться.
- Ты бы, однако ж, Фома... - начал он, - вот я рекомендую тебе, Фома,
мой племянник, молодой человек, занимался минералогией...
- Я вас прошу, полковник, не перебивайте меня с вашей минералогией, в
которой вы, сколько мне известно, ничего не знаете, а может быть, и дру-
гие тоже. Я не ребенок. Он ответит мне, что этот мужик, вместо того что-
бы трудиться для блага своего семейства, напился пьян, пропил в кабаке
полушубок и пьяный побежал по улице. В этом, как известно, и состоит со-
держание всей этой поэмы, восхваляющей пьянство. Не беспокойтесь, он те-
перь знает, что ему отвечать. Ну, отвечай же: что сделал этот мужик?
ведь я тебе подсказал, в рот положил. Я именно от самого тебя хочу слы-
шать, что он сделал, чем прославился, чем заслужил такую бессмертную
славу, что его уже воспевают трубадуры? Ну?
Несчастный Фалалей в тоске озирался кругом и в недоумении, что ска-
зать, открывал и закрывал рот, как карась, вытащенный из воды на песок.
- Стыдно ска-зать! - промычал он, наконец, в совершенном отчаянии.
- А! стыдно сказать! - подхватил Фома, торжествуя. - Вот этого-то я и
добивался, полковник! Стыдно сказать, а не стыдно делать? Вот нравствен-
ность, которую вы посеяли, которая взошла и которую вы теперь... полива