л не белого быка, а хоть, например, ка-
рету, наполненную дамами и Фомой Фомичом; тем более что солгать, в таком
крайнем случае, было даже не так и грешно. Но Фалалей был до того прав-
див, что решительно не умел солгать, если б даже и захотел. Об этом даже
и не намекали ему. Все знали, что он изменит себе в первое же мгновение
и что Фома Фомич тотчас же поймает его во лжи. Что было делать? Положе-
ние дяди становилось невыносимым. Фалалей был решительно неисправим.
Бедный мальчик даже стал худеть от тоски. Ключница Маланья утверждала,
что его испортили, и спрыснула его с уголька водою. В этой полезной опе-
рации участвовала и сердобольная Прасковья Ильинична. Но даже и это не
помогло. Ничто не помогало!
- Да пусто б его взяло, треклятого! - рассказывал Фалалей, - каждую
ночь снится! каждый раз с вечера молюсь: "Сон не снись про белого быка,
сон не снись про белого быка!" А он тут как тут, проклятый, стоит передо
мной, большой, с рогами, тупогубый такой, у-у-у!
Дядя был в отчаянии, Но, к счастью, Фома Фомич вдруг как будто забыл
про белого быка. Конечно, никто не верил, что Фома Фомич может забыть о
таком важном обстоятельстве. Все со страхом полагали, что он приберегает
белого быка про запас и обнаружит его при первом удобном случае. Впос-
ледствии оказалось, что Фоме Фомичу в это время было не до белого быка:
у него случились другие дела, другие заботы; другие замыслы созревали в
полезной и многодумной его голове. Вот почему он и дал спокойно вздох-
нуть Фалалею. Вместе с Фалалеем и все отдохнули. Парень повеселел, даже
стал забывать о прошедшем; даже белый бык начал появляться реже и реже,
хотя все еще напоминал иногда о своем фантастическом существовании. Сло-
вом, все бы пошло хорошо, если б не было на свете комаринского.
Надобно заметить, что Фалалей отлично плясать; это было его главная
способность, даже нечто вроде призвания; он плясал с энергией, с неисто-
щимой веселостью, но особенно любит он комаринского мужика. Не то чтоб
ему уж так очень нравились легкомысленные и во всяком случае необъясни-
мые поступки этого ветреного мужика - нет, ему нравилось плясать кома-
ринского единственно потому, что слушать комаринского и не плясать под
эту музыку было для него решительно невозможно. Иногда, по вечерам,
два-три лакея, кучера, садовник, игравший на скрипке, и даже несколько
дворовых дам собирались в кружок, где-нибудь на самой задней площадке
барской усадьбы, подальше от Фомы Фомича; начинались музыка, танцы и под
конец торжественно вступал в свои права и комаринский. Оркестр составля-
ли две балалайки, гитара, скрипка и бубен, с которым отлично управлялся
форейтор Митюшка. Надо было посмотреть, что делалось тогда с Фалалеем:
он плясал до забвенья самого себя, до истощения последних сил, поощряе-
мый криками и смехом публики; он взвизгивал, кричал, хохотал, хлопал в
ладоши; он плясал, как будто увлекаемый постороннею, непостижимою силою,
с которой не мог совладать и упрямо силился догнать все более и более
учащаемый темп удалого мотива, выбивая по земле каблуками. Это были ми-
нуты истинного его наслаждения; и все бы это шло хорошо и весело, если б
слух о комаринском не достиг наконец Фомы Фомича.
Фома Фомич обмер и тотчас же послал за полковником.
- Я хотел от вас только об одном узнать, полковник, - начал Фома, -
совершенно ли вы поклялись погубить этого несчастного идиота или не со-
вершенно?
рету, наполненную дамами и Фомой Фомичом; тем более что солгать, в таком
крайнем случае, было даже не так и грешно. Но Фалалей был до того прав-
див, что решительно не умел солгать, если б даже и захотел. Об этом даже
и не намекали ему. Все знали, что он изменит себе в первое же мгновение
и что Фома Фомич тотчас же поймает его во лжи. Что было делать? Положе-
ние дяди становилось невыносимым. Фалалей был решительно неисправим.
Бедный мальчик даже стал худеть от тоски. Ключница Маланья утверждала,
что его испортили, и спрыснула его с уголька водою. В этой полезной опе-
рации участвовала и сердобольная Прасковья Ильинична. Но даже и это не
помогло. Ничто не помогало!
- Да пусто б его взяло, треклятого! - рассказывал Фалалей, - каждую
ночь снится! каждый раз с вечера молюсь: "Сон не снись про белого быка,
сон не снись про белого быка!" А он тут как тут, проклятый, стоит передо
мной, большой, с рогами, тупогубый такой, у-у-у!
Дядя был в отчаянии, Но, к счастью, Фома Фомич вдруг как будто забыл
про белого быка. Конечно, никто не верил, что Фома Фомич может забыть о
таком важном обстоятельстве. Все со страхом полагали, что он приберегает
белого быка про запас и обнаружит его при первом удобном случае. Впос-
ледствии оказалось, что Фоме Фомичу в это время было не до белого быка:
у него случились другие дела, другие заботы; другие замыслы созревали в
полезной и многодумной его голове. Вот почему он и дал спокойно вздох-
нуть Фалалею. Вместе с Фалалеем и все отдохнули. Парень повеселел, даже
стал забывать о прошедшем; даже белый бык начал появляться реже и реже,
хотя все еще напоминал иногда о своем фантастическом существовании. Сло-
вом, все бы пошло хорошо, если б не было на свете комаринского.
Надобно заметить, что Фалалей отлично плясать; это было его главная
способность, даже нечто вроде призвания; он плясал с энергией, с неисто-
щимой веселостью, но особенно любит он комаринского мужика. Не то чтоб
ему уж так очень нравились легкомысленные и во всяком случае необъясни-
мые поступки этого ветреного мужика - нет, ему нравилось плясать кома-
ринского единственно потому, что слушать комаринского и не плясать под
эту музыку было для него решительно невозможно. Иногда, по вечерам,
два-три лакея, кучера, садовник, игравший на скрипке, и даже несколько
дворовых дам собирались в кружок, где-нибудь на самой задней площадке
барской усадьбы, подальше от Фомы Фомича; начинались музыка, танцы и под
конец торжественно вступал в свои права и комаринский. Оркестр составля-
ли две балалайки, гитара, скрипка и бубен, с которым отлично управлялся
форейтор Митюшка. Надо было посмотреть, что делалось тогда с Фалалеем:
он плясал до забвенья самого себя, до истощения последних сил, поощряе-
мый криками и смехом публики; он взвизгивал, кричал, хохотал, хлопал в
ладоши; он плясал, как будто увлекаемый постороннею, непостижимою силою,
с которой не мог совладать и упрямо силился догнать все более и более
учащаемый темп удалого мотива, выбивая по земле каблуками. Это были ми-
нуты истинного его наслаждения; и все бы это шло хорошо и весело, если б
слух о комаринском не достиг наконец Фомы Фомича.
Фома Фомич обмер и тотчас же послал за полковником.
- Я хотел от вас только об одном узнать, полковник, - начал Фома, -
совершенно ли вы поклялись погубить этого несчастного идиота или не со-
вершенно?