атических умников, которые умны потому
только, что их беспрестанно рекомендуют за умников, за ученых, а иной
раз и нарочно выписывают, чтоб показать их в балагане или вроде того.
Камень был пущен прямо в мой огород. И, однако ж, не было сомнения,
что Фома Фомич, не обращавший на меня никакого внимания, завел весь этот
разговор о литературе единственно для меня, чтоб ослепить, уничтожить,
раздавить с первого шага петербургского ученого, умника. Я, по крайней
мере, не сомневался в этом.
- Если вы хотите знать мое мнение, то я... я с вашим мнением согла-
сен, - отвечал Мизинчиков вяло и нехотя.
- Вы все со мной согласны! даже тошно становится, - заметил Фома. -
Скажу вам откровенно, Павел Семеныч, - продолжал он после некоторого
молчания, снова обращаясь к Обноскину, - если я и уважаю за что бесс-
мертного Карамзина, то это не за историю, не за "Марфу Посадницу", не за
"Старую и новую Россию", а именно за то, что он написал "Фрола Силина":
это высокий эпос! это произведение чисто народное и не умрет во веки ве-
ков! Высочайший эпос!
- Именно, именно, именно! высокая эпоха! Фрол Силин, благодетельный
человек! Помню, читал; еще выкупил двух девок, а потом смотрел на небо и
плакал. Возвышенная черта, - поддакнул дядя, сияя от удовольствия.
Бедный дядя! Он никак не мог удержаться, чтоб не ввязаться в ученый
разговор. Фома злобно улыбнулся, но промолчал.
- Впрочем, и теперь пишут занимательно, - осторожно вмешалась Анфиса
Петровна. - Вот, например, "Брюссельские тайны".
- Не скажу-с, - заметил Фома, как бы с сожалением. - Читал я недавно
одну из поэм... Ну, что! "Незабудочки"! А если хотите, из новейших мне
более всех нравится "Переписчик" - легкое перо!
- "Переписчик"! - вскрикнула Анфиса Петровна, - это тот, который пи-
шет в журнал письма? Ах, как это восхитительно! какая игра слов!
- Именно, игра слов. Он, так сказать, играет пером. Необыкновенная
легкость пера!
- Да; но он педант, - небрежно заметил Обноскин.
- Педант, педант - не спорю; но милый педант, но грациозный педант!
Конечно, ни одна из идей его не выдержит основательной критики; но увле-
каешься легкостью! Пустослов - согласен; но милый пустослов! Помните,
например, он объявляет в литературной статье, что у него есть свои по-
местья?
- Поместья? - подхватил дядя, - это хорошо! Которой губернии?
Фома остановился, пристально посмотрел на дядю и продолжал тем же то-
ном:
- Ну, скажите ради здравого смысла: для чего мне, читателю, знать,
что у него есть поместья? Есть - так поздравляю вас с этим! Но как мило,
как это шутливо описано! Он блещет остроумием, он брызжет остроумием, он
кипит! Это какой-то Нарзан остроумия! Да, вот как надо писать! Мне ка-
жется, я бы именно так писал, если б согласился писать в журналах...
- Может, и лучше еще-с, - почтительно заметил Ежевикин.
- Даже что-то мелодическое в слоге! - поддакнул дядя.
Фома Фомич, наконец, не вытерпел.
- Полковник, - сказал он, - нельзя ли вас попросить - конечно, со
всевозможною деликатностью - не мешать нам и позволить нам в покое до-
кончить наш разговор. Вы не можете судить в нашем разговоре, не можете!
Не расстроивайте же нашей приятной литературной беседы. Занимайтесь хо-
зяйством, пейте чай, но... оставьте литературу в покое. Она от этого не
проиграет, уверяю вас!
Это уже превышало верх всякой дерзос
только, что их беспрестанно рекомендуют за умников, за ученых, а иной
раз и нарочно выписывают, чтоб показать их в балагане или вроде того.
Камень был пущен прямо в мой огород. И, однако ж, не было сомнения,
что Фома Фомич, не обращавший на меня никакого внимания, завел весь этот
разговор о литературе единственно для меня, чтоб ослепить, уничтожить,
раздавить с первого шага петербургского ученого, умника. Я, по крайней
мере, не сомневался в этом.
- Если вы хотите знать мое мнение, то я... я с вашим мнением согла-
сен, - отвечал Мизинчиков вяло и нехотя.
- Вы все со мной согласны! даже тошно становится, - заметил Фома. -
Скажу вам откровенно, Павел Семеныч, - продолжал он после некоторого
молчания, снова обращаясь к Обноскину, - если я и уважаю за что бесс-
мертного Карамзина, то это не за историю, не за "Марфу Посадницу", не за
"Старую и новую Россию", а именно за то, что он написал "Фрола Силина":
это высокий эпос! это произведение чисто народное и не умрет во веки ве-
ков! Высочайший эпос!
- Именно, именно, именно! высокая эпоха! Фрол Силин, благодетельный
человек! Помню, читал; еще выкупил двух девок, а потом смотрел на небо и
плакал. Возвышенная черта, - поддакнул дядя, сияя от удовольствия.
Бедный дядя! Он никак не мог удержаться, чтоб не ввязаться в ученый
разговор. Фома злобно улыбнулся, но промолчал.
- Впрочем, и теперь пишут занимательно, - осторожно вмешалась Анфиса
Петровна. - Вот, например, "Брюссельские тайны".
- Не скажу-с, - заметил Фома, как бы с сожалением. - Читал я недавно
одну из поэм... Ну, что! "Незабудочки"! А если хотите, из новейших мне
более всех нравится "Переписчик" - легкое перо!
- "Переписчик"! - вскрикнула Анфиса Петровна, - это тот, который пи-
шет в журнал письма? Ах, как это восхитительно! какая игра слов!
- Именно, игра слов. Он, так сказать, играет пером. Необыкновенная
легкость пера!
- Да; но он педант, - небрежно заметил Обноскин.
- Педант, педант - не спорю; но милый педант, но грациозный педант!
Конечно, ни одна из идей его не выдержит основательной критики; но увле-
каешься легкостью! Пустослов - согласен; но милый пустослов! Помните,
например, он объявляет в литературной статье, что у него есть свои по-
местья?
- Поместья? - подхватил дядя, - это хорошо! Которой губернии?
Фома остановился, пристально посмотрел на дядю и продолжал тем же то-
ном:
- Ну, скажите ради здравого смысла: для чего мне, читателю, знать,
что у него есть поместья? Есть - так поздравляю вас с этим! Но как мило,
как это шутливо описано! Он блещет остроумием, он брызжет остроумием, он
кипит! Это какой-то Нарзан остроумия! Да, вот как надо писать! Мне ка-
жется, я бы именно так писал, если б согласился писать в журналах...
- Может, и лучше еще-с, - почтительно заметил Ежевикин.
- Даже что-то мелодическое в слоге! - поддакнул дядя.
Фома Фомич, наконец, не вытерпел.
- Полковник, - сказал он, - нельзя ли вас попросить - конечно, со
всевозможною деликатностью - не мешать нам и позволить нам в покое до-
кончить наш разговор. Вы не можете судить в нашем разговоре, не можете!
Не расстроивайте же нашей приятной литературной беседы. Занимайтесь хо-
зяйством, пейте чай, но... оставьте литературу в покое. Она от этого не
проиграет, уверяю вас!
Это уже превышало верх всякой дерзос