ся, знал людей.
- Проклятый Фома! - сказал я, со злостью стукнув кулаком по столу. -
Я уверен, что он источник всякого здешнего зла и во всем замешан! Прок-
лятая тварь!
- Вы, кажется, уж слишком на него рассердились, - заметил Мизинчиков.
- Слишком рассердился! - вскрикнул я, мгновенно разгорячившись. - Ко-
нечно, я давеча слишком увлекся и, таким образом, дал право всякому
осуждать меня. Я очень хорошо понимаю, что я выскочил и срезался на всех
пунктах, и, я думаю, нечего было это мне объяснять!.. Понимаю тоже, что
так не делается в порядочном обществе; но, сообразите, была ли какая
возможность не увлечься? Ведь это сумасшедший дом, если хотите знать!
и... и... наконец... я просто уеду отсюда - вот что!
- Вы курите? - спокойно спросил Мизинчиков.
- Да.
- Так, вероятно, позволите и мне закурить. Там не позволяют, и я поч-
ти стосковался. Я согласен, - продолжал он, закурив папироску, - что все
это похоже на сумасшедший дом, но будьте уверены, что я не позволю себе
осуждать вас, именно потому, что на вашем месте я, может, втрое более
разгорячился и вышел из себя, чем вы.
- А почему же вы не вышли из себя, если действительно были тоже раз-
досадованы? Я, напротив, припоминаю вас очень хладнокровным, и, призна-
юсь, мне даже странно было, что вы не заступились за бедного дядю, кото-
рый готов благодетельствовать... всем и каждому!
- Ваша правда: он многим благодетельствовал; но заступаться за него я
считаю совершенно бесполезным: во-первых, это и для него бесполезно и
даже унизительно как-то; а во-вторых, меня бы завтра же выгнали. А вам
откровенно скажу: мои обстоятельства такого рода, что я должен дорожить
здешним гостеприимством.
- Но я нисколько не претендую на вашу откровенность насчет обстоя-
тельств... Мне бы, впрочем, хотелось спросить, так как вы здесь уже ме-
сяц живете...
- Сделайте одолжение, спрашивайте: я к вашим услугам, - торопливо от-
вечал Мизинчиков, придвигая стул.
- Да вот, например, объясните: сейчас Фома Фомич отказался от пятнад-
цати тысяч серебром, которые уже были в его руках, - я видел это
собственными глазами.
- Как это? Неужели? - вскрикнул Мизинчиков. - Расскажите, пожалуйста!
Я рассказал, умолчав о "вашем превосходительстве". Мизинчиков слушал
с жадным любопытством; он даже как-то преобразился в лице, когда дошло
до пятнадцати тысяч.
- Ловко! - сказал он, выслушав рассказ. - Я даже не ожидал от Фомы.
- Однако ж отказался от денег! Чем это объяснить? Неужели благо-
родством души?
- Отказался от пятнадцати тысяч, чтоб взять потом тридцать. Впрочем,
знаете что? - прибавил он, подумав, - я сомневаюсь, чтоб у Фомы был ка-
кой-нибудь расчет. Это человек непрактический; это тоже в своем роде ка-
кой-то поэт. Пятнадцать тысяч... гм! Видите ли: он и взял бы деньги, да
не устоял перед соблазном погримасничать, порисоваться. Это, я вам ска-
жу, такая кислятина, такая слезливая размазня, и все это при самом неог-
раниченном самолюбии!
Мизинчиков даже рассердился. Видно было, что ему очень досадно, даже
как будто завидно. Я с любопытством вглядывался в него.
- Гм! Надо ожидать больших перемен, - прибавил он, задумываясь. - Те-
перь Егор Ильич готов молиться Фоме. Чего доброго, пожалуй, и женится,
из умиления души, - прибавил он сквозь зубы.
- Так вы думаете, что непременно состоится - этот гнусный, прот
- Проклятый Фома! - сказал я, со злостью стукнув кулаком по столу. -
Я уверен, что он источник всякого здешнего зла и во всем замешан! Прок-
лятая тварь!
- Вы, кажется, уж слишком на него рассердились, - заметил Мизинчиков.
- Слишком рассердился! - вскрикнул я, мгновенно разгорячившись. - Ко-
нечно, я давеча слишком увлекся и, таким образом, дал право всякому
осуждать меня. Я очень хорошо понимаю, что я выскочил и срезался на всех
пунктах, и, я думаю, нечего было это мне объяснять!.. Понимаю тоже, что
так не делается в порядочном обществе; но, сообразите, была ли какая
возможность не увлечься? Ведь это сумасшедший дом, если хотите знать!
и... и... наконец... я просто уеду отсюда - вот что!
- Вы курите? - спокойно спросил Мизинчиков.
- Да.
- Так, вероятно, позволите и мне закурить. Там не позволяют, и я поч-
ти стосковался. Я согласен, - продолжал он, закурив папироску, - что все
это похоже на сумасшедший дом, но будьте уверены, что я не позволю себе
осуждать вас, именно потому, что на вашем месте я, может, втрое более
разгорячился и вышел из себя, чем вы.
- А почему же вы не вышли из себя, если действительно были тоже раз-
досадованы? Я, напротив, припоминаю вас очень хладнокровным, и, призна-
юсь, мне даже странно было, что вы не заступились за бедного дядю, кото-
рый готов благодетельствовать... всем и каждому!
- Ваша правда: он многим благодетельствовал; но заступаться за него я
считаю совершенно бесполезным: во-первых, это и для него бесполезно и
даже унизительно как-то; а во-вторых, меня бы завтра же выгнали. А вам
откровенно скажу: мои обстоятельства такого рода, что я должен дорожить
здешним гостеприимством.
- Но я нисколько не претендую на вашу откровенность насчет обстоя-
тельств... Мне бы, впрочем, хотелось спросить, так как вы здесь уже ме-
сяц живете...
- Сделайте одолжение, спрашивайте: я к вашим услугам, - торопливо от-
вечал Мизинчиков, придвигая стул.
- Да вот, например, объясните: сейчас Фома Фомич отказался от пятнад-
цати тысяч серебром, которые уже были в его руках, - я видел это
собственными глазами.
- Как это? Неужели? - вскрикнул Мизинчиков. - Расскажите, пожалуйста!
Я рассказал, умолчав о "вашем превосходительстве". Мизинчиков слушал
с жадным любопытством; он даже как-то преобразился в лице, когда дошло
до пятнадцати тысяч.
- Ловко! - сказал он, выслушав рассказ. - Я даже не ожидал от Фомы.
- Однако ж отказался от денег! Чем это объяснить? Неужели благо-
родством души?
- Отказался от пятнадцати тысяч, чтоб взять потом тридцать. Впрочем,
знаете что? - прибавил он, подумав, - я сомневаюсь, чтоб у Фомы был ка-
кой-нибудь расчет. Это человек непрактический; это тоже в своем роде ка-
кой-то поэт. Пятнадцать тысяч... гм! Видите ли: он и взял бы деньги, да
не устоял перед соблазном погримасничать, порисоваться. Это, я вам ска-
жу, такая кислятина, такая слезливая размазня, и все это при самом неог-
раниченном самолюбии!
Мизинчиков даже рассердился. Видно было, что ему очень досадно, даже
как будто завидно. Я с любопытством вглядывался в него.
- Гм! Надо ожидать больших перемен, - прибавил он, задумываясь. - Те-
перь Егор Ильич готов молиться Фоме. Чего доброго, пожалуй, и женится,
из умиления души, - прибавил он сквозь зубы.
- Так вы думаете, что непременно состоится - этот гнусный, прот