все равно! Вот что значит, полковник, исполненный долг! Побеждай-
те же себя. Вы самолюбивы, необъятно самолюбивы!
- Самолюбив, Фома, вижу, - со вздохом отвечал дядя.
- Вы эгоист и даже мрачный эгоист...
- Эгоист-то я эгоист, правда, Фома, и это вижу; с тех пор, как тебя
узнал, так и это узнал.
- Я сам говорю теперь, как отец, как нежная мать... вы отбиваете всех
от себя и забываете, что ласковый теленок две матки сосет.
- Правда и это, Фома!
- Вы грубы. Вы так грубо толкаетесь в человеческое сердце, так само-
любиво напрашиваетесь на внимание, что порядочный человек от вас за три-
девять земель убежать готов!
Дядя еще раз глубоко вздохнул.
- Будьте же нежнее, внимательнее, любовнее к другим, забудьте себя
для других, тогда вспомнят и о вас. Живи и жить давай другим - вот мое
правило! Терпи, трудись, молись и надейся - вот истины, которые бы я же-
лал внушить разом всему человечеству! Подражайте же им, и тогда я первый
раскрою вам мое сердце, буду плакать на груди вашей... если понадобит-
ся... А то я да я, да милость моя! Да ведь надоест же наконец, ваша ми-
лость, с позволения сказать.
- Сладкогласный человек! - проговорил в благоговении Гаврила.
- Это правда, Фома; я все это чувствую, - поддакнул растроганный дя-
дя. - Но не всем же и я виноват, Фома: так уж меня воспитали; с солдата-
ми жил. А клянусь тебе, Фома, и я умел чувствовать. Прощался с полком,
так все гусары, весь мой дивизион, просто плакали, говорили, что такого,
как я, не нажить!.. Я и подумал тогда, что и я, может быть, еще не сов-
сем человек погибший.
- Опять эгоистическая черта! опять я ловлю вас на самолюбии! Вы хва-
литесь и мимоходом попрекнули меня слезами гусар. Что ж я не хвалюсь
ничьими слезами? А было бы чем; а было бы, может быть, чем.
- Это так с языка сорвалось, Фома, не утерпел, вспомнил старое хоро-
шее время.
- Хорошее время не с неба падает, а мы его делаем; оно заключается в
сердце нашем, Егор Ильич. Отчего же я всегда счастлив и, несмотря на
страдания, доволен, спокоен духом и никому не надоедаю, разве одним ду-
ракам, верхоплясам, ученым, которых не щажу и не хочу щадить. Не люблю
дураков! И что такое эти ученые? "Человек науки!" - да наука-то выходит
у него надувательная штука, а не наука. Ну что он давеча говорил? Давай-
те его сюда! давайте сюда всех ученых! Все могу опровергнуть; все поло-
жения их могу опровергнуть! Я уж не говорю о благородстве души...
- Конечно, Фома, конечно. Кто ж сомневается?
- Давеча, например, я выказал ум, талант, колоссальную начитанность,
знание сердца человеческого, знание современных литератур; я показал и
блестящим образом развернул, как из какого-нибудь комаринского может
вдруг составиться высокая тема для разговора у человека талантливого.
Что ж? Оценил ли кто-нибудь из них меня по достоинству? Нет, отвороти-
лись! Я ведь уверен, что он уже говорил вам, что я ничего не знаю. А
тут, может быть, сам Макиавель или какой-нибудь Меркаданте перед ними
сидел, и только тем виноват, что беден и находится в неизвестности...
Нет, это им не пройдет!.. Слышу еще про Коровкина. Это что за гусь?
- Это, Фома, человек умный, человек науки... Я его жду. Это, верно,
уж будет хороший, Фома!
- Гм! сомневаюсь. Вероятно, какой-нибудь современный осел, навьючен-
ный книгами. Души в них нет, полковник, сердца в них нет! А что и
те же себя. Вы самолюбивы, необъятно самолюбивы!
- Самолюбив, Фома, вижу, - со вздохом отвечал дядя.
- Вы эгоист и даже мрачный эгоист...
- Эгоист-то я эгоист, правда, Фома, и это вижу; с тех пор, как тебя
узнал, так и это узнал.
- Я сам говорю теперь, как отец, как нежная мать... вы отбиваете всех
от себя и забываете, что ласковый теленок две матки сосет.
- Правда и это, Фома!
- Вы грубы. Вы так грубо толкаетесь в человеческое сердце, так само-
любиво напрашиваетесь на внимание, что порядочный человек от вас за три-
девять земель убежать готов!
Дядя еще раз глубоко вздохнул.
- Будьте же нежнее, внимательнее, любовнее к другим, забудьте себя
для других, тогда вспомнят и о вас. Живи и жить давай другим - вот мое
правило! Терпи, трудись, молись и надейся - вот истины, которые бы я же-
лал внушить разом всему человечеству! Подражайте же им, и тогда я первый
раскрою вам мое сердце, буду плакать на груди вашей... если понадобит-
ся... А то я да я, да милость моя! Да ведь надоест же наконец, ваша ми-
лость, с позволения сказать.
- Сладкогласный человек! - проговорил в благоговении Гаврила.
- Это правда, Фома; я все это чувствую, - поддакнул растроганный дя-
дя. - Но не всем же и я виноват, Фома: так уж меня воспитали; с солдата-
ми жил. А клянусь тебе, Фома, и я умел чувствовать. Прощался с полком,
так все гусары, весь мой дивизион, просто плакали, говорили, что такого,
как я, не нажить!.. Я и подумал тогда, что и я, может быть, еще не сов-
сем человек погибший.
- Опять эгоистическая черта! опять я ловлю вас на самолюбии! Вы хва-
литесь и мимоходом попрекнули меня слезами гусар. Что ж я не хвалюсь
ничьими слезами? А было бы чем; а было бы, может быть, чем.
- Это так с языка сорвалось, Фома, не утерпел, вспомнил старое хоро-
шее время.
- Хорошее время не с неба падает, а мы его делаем; оно заключается в
сердце нашем, Егор Ильич. Отчего же я всегда счастлив и, несмотря на
страдания, доволен, спокоен духом и никому не надоедаю, разве одним ду-
ракам, верхоплясам, ученым, которых не щажу и не хочу щадить. Не люблю
дураков! И что такое эти ученые? "Человек науки!" - да наука-то выходит
у него надувательная штука, а не наука. Ну что он давеча говорил? Давай-
те его сюда! давайте сюда всех ученых! Все могу опровергнуть; все поло-
жения их могу опровергнуть! Я уж не говорю о благородстве души...
- Конечно, Фома, конечно. Кто ж сомневается?
- Давеча, например, я выказал ум, талант, колоссальную начитанность,
знание сердца человеческого, знание современных литератур; я показал и
блестящим образом развернул, как из какого-нибудь комаринского может
вдруг составиться высокая тема для разговора у человека талантливого.
Что ж? Оценил ли кто-нибудь из них меня по достоинству? Нет, отвороти-
лись! Я ведь уверен, что он уже говорил вам, что я ничего не знаю. А
тут, может быть, сам Макиавель или какой-нибудь Меркаданте перед ними
сидел, и только тем виноват, что беден и находится в неизвестности...
Нет, это им не пройдет!.. Слышу еще про Коровкина. Это что за гусь?
- Это, Фома, человек умный, человек науки... Я его жду. Это, верно,
уж будет хороший, Фома!
- Гм! сомневаюсь. Вероятно, какой-нибудь современный осел, навьючен-
ный книгами. Души в них нет, полковник, сердца в них нет! А что и