тебя какою-нибудь буржуазною добродетелью взамен твоих идеалов,
не твержу тебе, что "счастье лучше богатырства"; напротив, богатырство выше
всякого счастья, и одна уж способность к нему составляет счастье. Таким
образом, это между нами решено. Я именно и уважаю тебя за то, что ты смог, в
наше прокислое время, завести в душе своей какую-то там "свою идею" (не
беспокойся, я очень запомнил). Но все-таки нельзя же не подумать и о мере,
потому что тебе теперь именно хочется звонкой жизни, что-нибудь зажечь,
что-нибудь раздробить, стать выше всей России, пронестись громовою тучей и
оставить всех в страхе и в восхищении, а самому скрыться в
Северо-Американские Штаты. Ведь, наверно, что-нибудь в этом роде в душе
твоей, а потому я и считаю нужным тебя предостеречь, потому что искренно
полюбил тебя, мой милый.
Что мог я извлечь и из этого? Тут было только беспокойство обо мне, об
моей материальной участи; сказывался отец с своими прозаическими, хотя и
добрыми, чувствами; но того ли мне надо было ввиду идей, за которые каждый
честный отец должен бы послать сына своего хоть на смерть, как древний
Гораций своих сыновей за идею Рима?
Я приставал к нему часто с религией, но тут туману было пуще всего. На
вопрос: что мне делать в этом смысле? - он отвечал самым глупым образом, как
маленькому: "Надо веровать в бога, мой милый".
- Ну, а если я не верю всему этому? - вскричал я раз в раздражении.
- И прекрасно, мой милый.
- Как прекрасно?
- Самый превосходный признак, мой друг; самый даже благонадежный,
потому что наш русский атеист, если только он вправду атеист и чуть-чуть с
умом, - самый лучший человек в целом мире и всегда наклонен приласкать бога,
потому что непременно добр, а добр потому, что безмерно доволен тем, что он
- атеист. Атеисты наши - люди почтенные и в высшей степени благонадежные,
так сказать, опора отечества...
Это, конечно, было что-нибудь, но я хотел не того; однажды только он
высказался, но только так странно, что удивил меня больше всего, особенно
ввиду всех этих католичеств и вериг, про которые я об нем слышал.
- Милый мой, - сказал он мне однажды, не дома, а как-то на улице, после
длинного разговора; я провожал его. - Друг мой, любить людей так, как они
есть, невозможно. И однако же, должно. И потому делай им добро, скрепя свои
чувства, зажимая нос и закрывая глаза (последнее необходимо). Переноси от
них зло, не сердясь на них по возможности, "памятуя, что и ты человек".
Разумеется, ты поставлен быть с ними строгим, если дано тебе быть хоть
чуть-чуть поумнее средины. Люди по природе своей низки и любят любить из
страху; не поддавайся на такую любовь и не переставай презирать. Где-то в
Коране Аллах повелевает пророку взирать на "строптивых" как на мышей, делать
им добро и проходить мимо, - немножко гордо, но верно. Умей презирать даже и
тогда, когда они хороши, ибо всего чаще тут-то они и скверны. О милый мой, я
судя по себе сказал это! Кто лишь чуть-чуть не глуп, тот не может жить и не
презирать себя, честен он или бесчестен - это все равно. Любить своего
ближнего и не презирать его - невозможно. По-моему, человек создан с
физическою невозможностью любить своего ближнего. Тут какая-то ошибка в
словах с самого начала, и "любовь к человечеству" надо понимать лишь к тому
человечеству, которое ты же сам и создал в душе сво
не твержу тебе, что "счастье лучше богатырства"; напротив, богатырство выше
всякого счастья, и одна уж способность к нему составляет счастье. Таким
образом, это между нами решено. Я именно и уважаю тебя за то, что ты смог, в
наше прокислое время, завести в душе своей какую-то там "свою идею" (не
беспокойся, я очень запомнил). Но все-таки нельзя же не подумать и о мере,
потому что тебе теперь именно хочется звонкой жизни, что-нибудь зажечь,
что-нибудь раздробить, стать выше всей России, пронестись громовою тучей и
оставить всех в страхе и в восхищении, а самому скрыться в
Северо-Американские Штаты. Ведь, наверно, что-нибудь в этом роде в душе
твоей, а потому я и считаю нужным тебя предостеречь, потому что искренно
полюбил тебя, мой милый.
Что мог я извлечь и из этого? Тут было только беспокойство обо мне, об
моей материальной участи; сказывался отец с своими прозаическими, хотя и
добрыми, чувствами; но того ли мне надо было ввиду идей, за которые каждый
честный отец должен бы послать сына своего хоть на смерть, как древний
Гораций своих сыновей за идею Рима?
Я приставал к нему часто с религией, но тут туману было пуще всего. На
вопрос: что мне делать в этом смысле? - он отвечал самым глупым образом, как
маленькому: "Надо веровать в бога, мой милый".
- Ну, а если я не верю всему этому? - вскричал я раз в раздражении.
- И прекрасно, мой милый.
- Как прекрасно?
- Самый превосходный признак, мой друг; самый даже благонадежный,
потому что наш русский атеист, если только он вправду атеист и чуть-чуть с
умом, - самый лучший человек в целом мире и всегда наклонен приласкать бога,
потому что непременно добр, а добр потому, что безмерно доволен тем, что он
- атеист. Атеисты наши - люди почтенные и в высшей степени благонадежные,
так сказать, опора отечества...
Это, конечно, было что-нибудь, но я хотел не того; однажды только он
высказался, но только так странно, что удивил меня больше всего, особенно
ввиду всех этих католичеств и вериг, про которые я об нем слышал.
- Милый мой, - сказал он мне однажды, не дома, а как-то на улице, после
длинного разговора; я провожал его. - Друг мой, любить людей так, как они
есть, невозможно. И однако же, должно. И потому делай им добро, скрепя свои
чувства, зажимая нос и закрывая глаза (последнее необходимо). Переноси от
них зло, не сердясь на них по возможности, "памятуя, что и ты человек".
Разумеется, ты поставлен быть с ними строгим, если дано тебе быть хоть
чуть-чуть поумнее средины. Люди по природе своей низки и любят любить из
страху; не поддавайся на такую любовь и не переставай презирать. Где-то в
Коране Аллах повелевает пророку взирать на "строптивых" как на мышей, делать
им добро и проходить мимо, - немножко гордо, но верно. Умей презирать даже и
тогда, когда они хороши, ибо всего чаще тут-то они и скверны. О милый мой, я
судя по себе сказал это! Кто лишь чуть-чуть не глуп, тот не может жить и не
презирать себя, честен он или бесчестен - это все равно. Любить своего
ближнего и не презирать его - невозможно. По-моему, человек создан с
физическою невозможностью любить своего ближнего. Тут какая-то ошибка в
словах с самого начала, и "любовь к человечеству" надо понимать лишь к тому
человечеству, которое ты же сам и создал в душе сво