дей
несведущих; ты же не слушай, ибо сами не знают, куда бредут. Молитва за
осужденного от живущего еще человека воистину доходит. Так каково же тому,
за кого совсем некому помолиться? Потому, когда станешь на молитву, ко сну
отходя, то по окончании и прибавь: "Помилуй, господи Иисусе, и всех тех, за
кого некому помолиться". Вельми доходна молитва сия и приятна. Тоже и о всех
грешниках, еще живущих: "Господи, ими же сам веси судьбами спаси всех
нераскаянных", - это тоже молитва хорошая.
Я обещал ему, что помолюсь, чувствуя, что обещанием этим доставлю ему
чрезмерное удовольствие. И действительно, радость засияла в его лице; но
спешу прибавить, что в подобных случаях он никогда не относился ко мне
свысока, то есть вроде как бы старец к какому-нибудь подростку; напротив,
весьма часто любил самого меня слушать, даже заслушивался, на разные темы,
полагая, что имеет дело, хоть и с "вьюношем", как он выражался в высоком
слоге (он очень хорошо знал, что надо выговаривать "юноша", а не "вьюнош"),
но понимая вместе и то, что этот "вьюнош" безмерно выше его по образованию.
Любил он, например, очень часто говорить о пустынножительстве и ставил
"пустыню" несравненно выше "странствий". Я горячо возражал ему, напирая на
эгоизм этих людей, бросающих мир и пользу, которую бы могли принести
человечеству, единственно для эгоистической идеи своего спасения. Он сначала
не понимал, подозреваю даже, что и совсем не понял; но пустыню очень
защищал: "Сначала жалко себя, конечно (то есть когда поселишься в пустыне),
- ну а потом каждый день все больше радуешься, а потом уже и бога узришь".
Тут я развил перед ним полную картину полезной деятельности ученого, медика
или вообще друга человечества в мире и привел его в сущий восторг, потому
что и сам говорил горячо; он поминутно поддакивал мне: "Так, милый, так,
благослови тебя бог, по истине мыслишь"; но когда я кончил, он все-таки не
совсем согласился: "Так-то оно так, - вздохнул он глубоко, - да много ли
таких, что выдержат и не развлекутся? Деньги хоть не бог, а все же полбога -
великое искушение; а тут и женский пол, а тут и самомнение и зависть. Вот
дело-то великое и забудут, а займутся маленьким. То ли в пустыне? В пустыне
человек укрепляет себя даже на всякий подвиг. Друг! Да и что в мире? -
воскликнул он с чрезмерным чувством. - Не одна ли токмо мечта? Возьми
песочку да посей на камушке; когда желт песочек у тебя на камушке том
взойдет, тогда и мечта твоя в мире сбудется, - вот как у нас говорится. То
ли у Христа: "Поди и раздай твое богатство и стань всем слуга". И станешь
богат паче прежнего в бессчетно раз; ибо не пищею только, не платьями
ценными, не гордостью и не завистью счастлив будешь, а умножившеюся
бессчетно любовью. Уж не малое богатство, не сто тысяч, не миллион, а целый
мир приобретешь! Ныне без сытости собираем и с безумием расточаем, а тогда
не будет ни сирот, ни нищих, ибо все мои, все родные, всех приобрел, всех до
единого купил! Ныне не в редкость, что и самый богатый и знатный к числу
дней своих равнодушен, и сам уж не знает, какую забаву выдумать; тогда же
дни и часы твои умножатся как бы в тысячу раз, ибо ни единой минутки
потерять не захочешь, а каждую в веселии сердца ощутишь. Тогда и премудрость
приобретешь не из единых книг токмо, а будешь с самим богом лицом к лицу; и
воссияет земля паче
несведущих; ты же не слушай, ибо сами не знают, куда бредут. Молитва за
осужденного от живущего еще человека воистину доходит. Так каково же тому,
за кого совсем некому помолиться? Потому, когда станешь на молитву, ко сну
отходя, то по окончании и прибавь: "Помилуй, господи Иисусе, и всех тех, за
кого некому помолиться". Вельми доходна молитва сия и приятна. Тоже и о всех
грешниках, еще живущих: "Господи, ими же сам веси судьбами спаси всех
нераскаянных", - это тоже молитва хорошая.
Я обещал ему, что помолюсь, чувствуя, что обещанием этим доставлю ему
чрезмерное удовольствие. И действительно, радость засияла в его лице; но
спешу прибавить, что в подобных случаях он никогда не относился ко мне
свысока, то есть вроде как бы старец к какому-нибудь подростку; напротив,
весьма часто любил самого меня слушать, даже заслушивался, на разные темы,
полагая, что имеет дело, хоть и с "вьюношем", как он выражался в высоком
слоге (он очень хорошо знал, что надо выговаривать "юноша", а не "вьюнош"),
но понимая вместе и то, что этот "вьюнош" безмерно выше его по образованию.
Любил он, например, очень часто говорить о пустынножительстве и ставил
"пустыню" несравненно выше "странствий". Я горячо возражал ему, напирая на
эгоизм этих людей, бросающих мир и пользу, которую бы могли принести
человечеству, единственно для эгоистической идеи своего спасения. Он сначала
не понимал, подозреваю даже, что и совсем не понял; но пустыню очень
защищал: "Сначала жалко себя, конечно (то есть когда поселишься в пустыне),
- ну а потом каждый день все больше радуешься, а потом уже и бога узришь".
Тут я развил перед ним полную картину полезной деятельности ученого, медика
или вообще друга человечества в мире и привел его в сущий восторг, потому
что и сам говорил горячо; он поминутно поддакивал мне: "Так, милый, так,
благослови тебя бог, по истине мыслишь"; но когда я кончил, он все-таки не
совсем согласился: "Так-то оно так, - вздохнул он глубоко, - да много ли
таких, что выдержат и не развлекутся? Деньги хоть не бог, а все же полбога -
великое искушение; а тут и женский пол, а тут и самомнение и зависть. Вот
дело-то великое и забудут, а займутся маленьким. То ли в пустыне? В пустыне
человек укрепляет себя даже на всякий подвиг. Друг! Да и что в мире? -
воскликнул он с чрезмерным чувством. - Не одна ли токмо мечта? Возьми
песочку да посей на камушке; когда желт песочек у тебя на камушке том
взойдет, тогда и мечта твоя в мире сбудется, - вот как у нас говорится. То
ли у Христа: "Поди и раздай твое богатство и стань всем слуга". И станешь
богат паче прежнего в бессчетно раз; ибо не пищею только, не платьями
ценными, не гордостью и не завистью счастлив будешь, а умножившеюся
бессчетно любовью. Уж не малое богатство, не сто тысяч, не миллион, а целый
мир приобретешь! Ныне без сытости собираем и с безумием расточаем, а тогда
не будет ни сирот, ни нищих, ибо все мои, все родные, всех приобрел, всех до
единого купил! Ныне не в редкость, что и самый богатый и знатный к числу
дней своих равнодушен, и сам уж не знает, какую забаву выдумать; тогда же
дни и часы твои умножатся как бы в тысячу раз, ибо ни единой минутки
потерять не захочешь, а каждую в веселии сердца ощутишь. Тогда и премудрость
приобретешь не из единых книг токмо, а будешь с самим богом лицом к лицу; и
воссияет земля паче