рипоминаю ясно: ты был тогда такой милый мальчик,
ловкий даже мальчик, и клянусь тебе, ты тоже проиграл в эти девять лет.
Тут уж все, и сама Татьяна Павловна, рассмеялись. Ясно, что Андрей
Петрович изволил шутить и тою же монетою "отплатил" мне за колкое мое
замечание о том, что он постарел. Все развеселились; да и сказано было
прекрасно.
- По мере как я читал, вы улыбались, но я и до половины не дошел, как
вы остановили меня, позвонили и вошедшему слуге приказали попросить Татьяну
Павловну, которая немедленно прибежала с таким веселым видом, что я, видя ее
накануне, почти теперь не узнал. При Татьяне Павловне я вновь начал
"Невесту-девушку" и кончил блистательно, даже Татьяна Павловна улыбнулась, а
вы, Андрей Петрович, вы крикнули даже "браво!" и заметили с жаром, что
прочти я "Стрекозу и Муравья", так еще неудивительно, что толковый мальчик,
в мои лета, прочтет толково, но что эту басню: Невеста-девушка смышляла
жениха, Тут нет еще греха... "Вы послушайте, как он выговаривает: "Тут нет
еще греха"! Одним словом, вы были в восхищении. Тут вы вдруг заговорили с
Татьяной Павловной по-французски, и она мигом нахмурилась и стала вам
возражать, даже очень горячилась; но так как невозможно же противоречить
Андрею Петровичу, если он вдруг чего захочет, то Татьяна Павловна и увела
меня поспешно к себе: там вымыли мне вновь лицо, руки, переменили белье,
напомадили, даже завили мне волосы. Потом к вечеру Татьяна Павловна
разрядилась сама довольно пышно, так даже, что я не ожидал, и повезла меня с
собой в карете. Я попал в театр в первый раз в жизни, в любительский
спектакль у Витовтовой; свечи, люстры, дамы, военные, генералы, девицы,
занавес, ряды стульев - ничего подобного я до сих пор не видывал. Татьяна
Павловна заняла самое скромное местечко в одном из задних рядов и меня
посадила подле. Были, разумеется, и дети, как я, но я уже ни на что не
смотрел, а ждал с замиранием сердца представления. Когда вы вышли, Андрей
Петрович, я был в восторге, в восторге до слез, - почему, из-за чего, сам не
понимаю. Слезы-то восторга зачем? - вот что мне было дико во все эти девять
лет потом припоминать! Я с замиранием следил за комедией; в ней я, конечно,
понимал только то, что она ему изменила, что над ним смеются глупые и
недостойные пальца на ноге его люди. Когда он декламировал на бале, я
понимал, что он унижен и оскорблен, что он укоряет всех этих жалких людей,
но что он - велик, велик! Конечно, и подготовка у Андроникова способствовала
пониманию, но - и ваша игра, Андрей Петрович! Я в первый раз видел сцену! В
разъезде же, когда Чацкий крикнул: "Карету мне, карету!" (а крикнули вы
удивительно), я сорвался со стула и вместе со всей залой, разразившейся
аплодисментом, захлопал и изо всей силы закричал "браво!". Живо помню, как в
этот самый миг, точно булавка, вонзился в меня сзади, "пониже поясницы",
разъяренный щипок Татьяны Павловны, но я и внимания не обратил! Разумеется,
тотчас после "Горе от ума" Татьяна Павловна увезла меня домой: "Не танцевать
же тебе оставаться, через тебя только я сама не остаюсь", - шипели вы мне,
Татьяна Павловна, всю Дорогу в карете. Всю ночь я был в бреду, а на другой
день, в десять часов, уже стоял у кабинета, но кабинет был притворен: У вас
сидели люди, и вы с ними занимались делами; потом вдруг укатили на весь день
до глубок
ловкий даже мальчик, и клянусь тебе, ты тоже проиграл в эти девять лет.
Тут уж все, и сама Татьяна Павловна, рассмеялись. Ясно, что Андрей
Петрович изволил шутить и тою же монетою "отплатил" мне за колкое мое
замечание о том, что он постарел. Все развеселились; да и сказано было
прекрасно.
- По мере как я читал, вы улыбались, но я и до половины не дошел, как
вы остановили меня, позвонили и вошедшему слуге приказали попросить Татьяну
Павловну, которая немедленно прибежала с таким веселым видом, что я, видя ее
накануне, почти теперь не узнал. При Татьяне Павловне я вновь начал
"Невесту-девушку" и кончил блистательно, даже Татьяна Павловна улыбнулась, а
вы, Андрей Петрович, вы крикнули даже "браво!" и заметили с жаром, что
прочти я "Стрекозу и Муравья", так еще неудивительно, что толковый мальчик,
в мои лета, прочтет толково, но что эту басню: Невеста-девушка смышляла
жениха, Тут нет еще греха... "Вы послушайте, как он выговаривает: "Тут нет
еще греха"! Одним словом, вы были в восхищении. Тут вы вдруг заговорили с
Татьяной Павловной по-французски, и она мигом нахмурилась и стала вам
возражать, даже очень горячилась; но так как невозможно же противоречить
Андрею Петровичу, если он вдруг чего захочет, то Татьяна Павловна и увела
меня поспешно к себе: там вымыли мне вновь лицо, руки, переменили белье,
напомадили, даже завили мне волосы. Потом к вечеру Татьяна Павловна
разрядилась сама довольно пышно, так даже, что я не ожидал, и повезла меня с
собой в карете. Я попал в театр в первый раз в жизни, в любительский
спектакль у Витовтовой; свечи, люстры, дамы, военные, генералы, девицы,
занавес, ряды стульев - ничего подобного я до сих пор не видывал. Татьяна
Павловна заняла самое скромное местечко в одном из задних рядов и меня
посадила подле. Были, разумеется, и дети, как я, но я уже ни на что не
смотрел, а ждал с замиранием сердца представления. Когда вы вышли, Андрей
Петрович, я был в восторге, в восторге до слез, - почему, из-за чего, сам не
понимаю. Слезы-то восторга зачем? - вот что мне было дико во все эти девять
лет потом припоминать! Я с замиранием следил за комедией; в ней я, конечно,
понимал только то, что она ему изменила, что над ним смеются глупые и
недостойные пальца на ноге его люди. Когда он декламировал на бале, я
понимал, что он унижен и оскорблен, что он укоряет всех этих жалких людей,
но что он - велик, велик! Конечно, и подготовка у Андроникова способствовала
пониманию, но - и ваша игра, Андрей Петрович! Я в первый раз видел сцену! В
разъезде же, когда Чацкий крикнул: "Карету мне, карету!" (а крикнули вы
удивительно), я сорвался со стула и вместе со всей залой, разразившейся
аплодисментом, захлопал и изо всей силы закричал "браво!". Живо помню, как в
этот самый миг, точно булавка, вонзился в меня сзади, "пониже поясницы",
разъяренный щипок Татьяны Павловны, но я и внимания не обратил! Разумеется,
тотчас после "Горе от ума" Татьяна Павловна увезла меня домой: "Не танцевать
же тебе оставаться, через тебя только я сама не остаюсь", - шипели вы мне,
Татьяна Павловна, всю Дорогу в карете. Всю ночь я был в бреду, а на другой
день, в десять часов, уже стоял у кабинета, но кабинет был притворен: У вас
сидели люди, и вы с ними занимались делами; потом вдруг укатили на весь день
до глубок