ой ночи - так я вас и не увидел! Что такое хотелось мне тогда
сказать вам - забыл конечно, и тогда не знал, но я пламенно желал вас
увидеть как можно скорей. А назавтра поутру, еще с восьми часов, вы изволили
отправиться в Серпухов: вы тогда только что продали ваше тульское имение,
для расплаты с кредиторами, но все-таки у вас оставался в руках аппетитный
куш, вот почему вы и в Москву тогда пожаловали, в которую не могли до того
времени заглянуть, боясь кредиторов; и вот один только этот серпуховский
грубиян, один из всех кредиторов, не соглашался взять половину долга вместо
всего. Татьяна Павловна на вопросы мои даже и не отвечала: "Нечего тебе, а
вот послезавтра отвезу тебя в пансион; приготовься, тетради свои возьми,
книжки приведи в порядок, да приучайся сам в сундучке укладывать, не
белоручкой расти вам, сударь", да то-то, да это-то, уж барабанили же вы мне,
Татьяна Павловна, в эти три дня! Тем и кончилось, что свезли меня в пансион,
к Тушару, в вас влюбленного и невинного, Андрей Петрович, и пусть, кажется,
глупейший случай, то есть вся-то встреча наша, а, верите ли, я ведь к вам
потом, через полгода, от Тушара бежать хотел!
- Ты прекрасно рассказал и все мне так живо напомнил, - отчеканил
Версилов, - но, главное, поражает меня в рассказе твоем богатство некоторых
странных подробностей, о долгах моих например. Не говоря уже о некоторой
неприличности этих подробностей, не понимаю, как даже ты их мог достать?
- Подробности? Как достал? Да повторяю же, я только и делал, что
доставал о вас подробности, все эти девять лет.
- Странное признание и странное препровождение времени!
Он повернулся, полулежа в креслах, и даже слегка зевнул, - нарочно или
нет, не знаю.
- Что же, продолжать о том, как я хотел бежать к вам от Тушара?
- Запретите ему, Андрей Петрович, уймите его и выгоните вон, - рванула
Татьяна Павловна.
- Нельзя, Татьяна Павловна, - внушительно ответил ей Версилов, -
Аркадий, очевидно, что-то замыслил, и, стало быть, надо ему непременно дать
кончить. Ну и пусть его! Расскажет, и с плеч долой, а для него в том и
главное, чтоб с плеч долой спустить. Начинай, мой милый, твою новую историю,
то есть я так только говорю: новую; не беспокойся, я знаю конец ее.
IV.
- Бежал я, то есть хотел к вам бежать, очень просто. Татьяна Павловна,
помните ли, как недели две спустя после моего водворения Тушар написал к вам
письмо, - нет? А мне потом и письмо Марья Ивановна показывала, оно тоже в
бумагах покойного Андроникова очутилось. Тушар вдруг спохватился, что мало
взял денег, и с "достоинством" объявил вам в письме своем, что в заведении
его воспитываются князья и сенаторские дети и что он считает ниже своего
заведения держать воспитанника с таким происхождением, как я, если ему не
дадут прибавки.
- Mon cher, ты бы мог...
- О, ничего, ничего, - перебил я, - я только немножко про Тушара. Вы
ему ответили уже из уезда, Татьяна Павловна, через две недели, и резко
отказали. Я припоминаю, как он, весь багровый, вошел тогда в нашу классную.
Это был очень маленький и очень плотненький французик, лет сорока пяти и
действительно парижского происхождения, разумеется из сапожников, но уже с
незапамятных времен служивший в Москве на штатном месте, преподавателем
французского языка, имевший даже чины, которыми чрезвычайно гордился, -
человек
сказать вам - забыл конечно, и тогда не знал, но я пламенно желал вас
увидеть как можно скорей. А назавтра поутру, еще с восьми часов, вы изволили
отправиться в Серпухов: вы тогда только что продали ваше тульское имение,
для расплаты с кредиторами, но все-таки у вас оставался в руках аппетитный
куш, вот почему вы и в Москву тогда пожаловали, в которую не могли до того
времени заглянуть, боясь кредиторов; и вот один только этот серпуховский
грубиян, один из всех кредиторов, не соглашался взять половину долга вместо
всего. Татьяна Павловна на вопросы мои даже и не отвечала: "Нечего тебе, а
вот послезавтра отвезу тебя в пансион; приготовься, тетради свои возьми,
книжки приведи в порядок, да приучайся сам в сундучке укладывать, не
белоручкой расти вам, сударь", да то-то, да это-то, уж барабанили же вы мне,
Татьяна Павловна, в эти три дня! Тем и кончилось, что свезли меня в пансион,
к Тушару, в вас влюбленного и невинного, Андрей Петрович, и пусть, кажется,
глупейший случай, то есть вся-то встреча наша, а, верите ли, я ведь к вам
потом, через полгода, от Тушара бежать хотел!
- Ты прекрасно рассказал и все мне так живо напомнил, - отчеканил
Версилов, - но, главное, поражает меня в рассказе твоем богатство некоторых
странных подробностей, о долгах моих например. Не говоря уже о некоторой
неприличности этих подробностей, не понимаю, как даже ты их мог достать?
- Подробности? Как достал? Да повторяю же, я только и делал, что
доставал о вас подробности, все эти девять лет.
- Странное признание и странное препровождение времени!
Он повернулся, полулежа в креслах, и даже слегка зевнул, - нарочно или
нет, не знаю.
- Что же, продолжать о том, как я хотел бежать к вам от Тушара?
- Запретите ему, Андрей Петрович, уймите его и выгоните вон, - рванула
Татьяна Павловна.
- Нельзя, Татьяна Павловна, - внушительно ответил ей Версилов, -
Аркадий, очевидно, что-то замыслил, и, стало быть, надо ему непременно дать
кончить. Ну и пусть его! Расскажет, и с плеч долой, а для него в том и
главное, чтоб с плеч долой спустить. Начинай, мой милый, твою новую историю,
то есть я так только говорю: новую; не беспокойся, я знаю конец ее.
IV.
- Бежал я, то есть хотел к вам бежать, очень просто. Татьяна Павловна,
помните ли, как недели две спустя после моего водворения Тушар написал к вам
письмо, - нет? А мне потом и письмо Марья Ивановна показывала, оно тоже в
бумагах покойного Андроникова очутилось. Тушар вдруг спохватился, что мало
взял денег, и с "достоинством" объявил вам в письме своем, что в заведении
его воспитываются князья и сенаторские дети и что он считает ниже своего
заведения держать воспитанника с таким происхождением, как я, если ему не
дадут прибавки.
- Mon cher, ты бы мог...
- О, ничего, ничего, - перебил я, - я только немножко про Тушара. Вы
ему ответили уже из уезда, Татьяна Павловна, через две недели, и резко
отказали. Я припоминаю, как он, весь багровый, вошел тогда в нашу классную.
Это был очень маленький и очень плотненький французик, лет сорока пяти и
действительно парижского происхождения, разумеется из сапожников, но уже с
незапамятных времен служивший в Москве на штатном месте, преподавателем
французского языка, имевший даже чины, которыми чрезвычайно гордился, -
человек