чтобы
не услыхала меня из кухни Агафья. Дверь была на ключе, я отворил, и вдруг -
темная-темная ночь зачернела передо мной, как бесконечная опасная
неизвестность, а ветер так и рванул с меня фуражку. Я было вышел; на той
стороне тротуара раздался сиплый, пьяный рев ругавшегося прохожего; я
постоял, поглядел и тихо вернулся, тихо прошел наверх, тихо разделся, сложил
узелок и лег ничком, без слез и без мыслей, и вот с этой-то самой минуты я и
стал мыслить, Андрей Петрович! Вот с самой этой минуты, когда я сознал, что
я, сверх того, что лакей, вдобавок, и трус, и началось настоящее, правильное
мое развитие!
- А вот с этой-то самой минуты я тебя теперь навек раскусила! -
вскочила вдруг с места Татьяна Павловна, и так Даже неожиданно, что я совсем
и не приготовился, - да ты, мало того, что тогда был лакеем, ты и теперь
лакей, лакейская душа у тебя! Да чего бы стоило Андрею Петровичу тебя в
сапожники отдать? Даже благодеяние бы тебе оказал, ремеслу бы обучил! Кто бы
с него больше для тебя спросил аль потребовал? Отец твои, Макар Иваныч, не
то что просил, а почти требовал, чтоб вас, детей его, из низших сословий не
выводить. Нет, ты не ценишь, что он тебя до университета довел и что чрез
него ты права получил. Мальчишки, вишь, его дразнили, так он поклялся
отмстить человечеству... Сволочь ты этакая!
Признаюсь, я был поражен этой выходкой. Я встал и некоторое время
смотрел, не зная, что сказать.
- А ведь действительно, Татьяна Павловна сказала мне новое, - твердо
обернулся я наконец к Версилову, - ведь действительно я настолько лакей, что
никак не могу удовлетвориться только тем, что Версилов не отдал меня в
сапожники; даже "права" не умилили меня, а подавай, дескать, мне всего
Версилова, подавай мне отца... вот чего потребовал - как же не лакей? Мама,
у меня на совести уже восемь лет, как вы приходили ко мне одна к Тушару
посетить меня и как я вас тогда принял, но теперь некогда об этом, Татьяна
Павловна не даст рассказать. До завтра, мама, может, с вами-то еще увидимся.
Татьяна Павловна! Ну что, если я опять-таки до такой степени лакей, что
никак не могу даже того допустить, чтоб от живой жены можно было жениться
еще на жене? А ведь это чуть-чуть было не случилось в Эмсе с Андреем
Петровичем! Мама, если не захотите оставаться с мужем, который завтра
женится на другой, то вспомните, что у вас есть сын, который обещается быть
навеки почтительным сыном, вспомните и пойдемте, но только с тем, что "или
он, или я", - хотите? Я не сейчас ведь ответа прошу: я знаю, что на такие
вопросы нельзя давать ответа тотчас же...
Но я не мог докончить, во-первых, потому, что разгорячился и
растерялся. Мать вся побледнела, и как будто голос ее пресекся: не могла
выговорить ни слова. Татьяна Павловна говорила что-то очень громко и много,
так что я даже разобрать не мог, и раза два пихнула меня в плечо кулаком. Я
только запомнил, что она прокричала, что мои слова "напускные, в мелкой душе
взлелеянные, пальцем вывороченные". Версилов сидел неподвижно и очень
серьезный, не улыбался. Я пошел к себе наверх. Последний взгляд, проводивший
меня из комнаты, был укорительный взгляд сестры; она строго качала мне вслед
головой.
Глава седьмая
I.
Я описываю все эти сцены, не щадя себя, чтобы все ясно припомнить и
восстановить впечатление. Взойдя к себе
не услыхала меня из кухни Агафья. Дверь была на ключе, я отворил, и вдруг -
темная-темная ночь зачернела передо мной, как бесконечная опасная
неизвестность, а ветер так и рванул с меня фуражку. Я было вышел; на той
стороне тротуара раздался сиплый, пьяный рев ругавшегося прохожего; я
постоял, поглядел и тихо вернулся, тихо прошел наверх, тихо разделся, сложил
узелок и лег ничком, без слез и без мыслей, и вот с этой-то самой минуты я и
стал мыслить, Андрей Петрович! Вот с самой этой минуты, когда я сознал, что
я, сверх того, что лакей, вдобавок, и трус, и началось настоящее, правильное
мое развитие!
- А вот с этой-то самой минуты я тебя теперь навек раскусила! -
вскочила вдруг с места Татьяна Павловна, и так Даже неожиданно, что я совсем
и не приготовился, - да ты, мало того, что тогда был лакеем, ты и теперь
лакей, лакейская душа у тебя! Да чего бы стоило Андрею Петровичу тебя в
сапожники отдать? Даже благодеяние бы тебе оказал, ремеслу бы обучил! Кто бы
с него больше для тебя спросил аль потребовал? Отец твои, Макар Иваныч, не
то что просил, а почти требовал, чтоб вас, детей его, из низших сословий не
выводить. Нет, ты не ценишь, что он тебя до университета довел и что чрез
него ты права получил. Мальчишки, вишь, его дразнили, так он поклялся
отмстить человечеству... Сволочь ты этакая!
Признаюсь, я был поражен этой выходкой. Я встал и некоторое время
смотрел, не зная, что сказать.
- А ведь действительно, Татьяна Павловна сказала мне новое, - твердо
обернулся я наконец к Версилову, - ведь действительно я настолько лакей, что
никак не могу удовлетвориться только тем, что Версилов не отдал меня в
сапожники; даже "права" не умилили меня, а подавай, дескать, мне всего
Версилова, подавай мне отца... вот чего потребовал - как же не лакей? Мама,
у меня на совести уже восемь лет, как вы приходили ко мне одна к Тушару
посетить меня и как я вас тогда принял, но теперь некогда об этом, Татьяна
Павловна не даст рассказать. До завтра, мама, может, с вами-то еще увидимся.
Татьяна Павловна! Ну что, если я опять-таки до такой степени лакей, что
никак не могу даже того допустить, чтоб от живой жены можно было жениться
еще на жене? А ведь это чуть-чуть было не случилось в Эмсе с Андреем
Петровичем! Мама, если не захотите оставаться с мужем, который завтра
женится на другой, то вспомните, что у вас есть сын, который обещается быть
навеки почтительным сыном, вспомните и пойдемте, но только с тем, что "или
он, или я", - хотите? Я не сейчас ведь ответа прошу: я знаю, что на такие
вопросы нельзя давать ответа тотчас же...
Но я не мог докончить, во-первых, потому, что разгорячился и
растерялся. Мать вся побледнела, и как будто голос ее пресекся: не могла
выговорить ни слова. Татьяна Павловна говорила что-то очень громко и много,
так что я даже разобрать не мог, и раза два пихнула меня в плечо кулаком. Я
только запомнил, что она прокричала, что мои слова "напускные, в мелкой душе
взлелеянные, пальцем вывороченные". Версилов сидел неподвижно и очень
серьезный, не улыбался. Я пошел к себе наверх. Последний взгляд, проводивший
меня из комнаты, был укорительный взгляд сестры; она строго качала мне вслед
головой.
Глава седьмая
I.
Я описываю все эти сцены, не щадя себя, чтобы все ясно припомнить и
восстановить впечатление. Взойдя к себе