так, то за что же ты обвиняешь меня?
- Татьяна Павловна сказала сейчас все, что мне надо было узнать и чего
я никак не мог понять до нее: это то, что не отдали же вы меня в сапожники,
следственно, я еще должен быть благодарен. Понять не могу, отчего я
неблагодарен, даже и теперь, даже когда меня вразумили. Уж не ваша ли кровь
гордая говорит, Андрей Петрович?
- Вероятно, нет. И, кроме того, согласись, что все твои выходки внизу,
вместо того чтоб падать на меня, как и предназначались тобою, тиранили и
терзали одну ее. Между тем, кажется, не тебе бы ее судить. Да и чем она
перед тобой виновата? Разъясни мне тоже, кстати, друг мой: ты для чего это и
с какою бы целью распространял и в школе, и в гимназии, и во всю жизнь свою,
и даже первому встречному, как я слышал, о своей незаконнорожденности? Я
слышал, что ты делал это с какою-то особенною охотою. А между тем все это
вздор и гнусная клевета: ты законнорожденный, Долгорукий, сын Макара Иваныча
Долгорукого, человека почтенного и замечательного умом и характером. Если же
ты получил высшее образование, то действительно благодаря бывшему помещику
твоему Версилову, но что же из этого выходит? Главное, провозглашая о своей
незаконнорожденности, что само собою уже клевета, ты тем самым разоблачал
тайну твоей матери и, из какой-то ложной гордости, тащил свою мать на суд
перед первою встречною грязью. Друг мой, это очень неблагородно, тем более
что твоя мать ни в чем не виновна лично: это характер чистейший, а если она
не Версилова, то единственно потому, что до сих пор замужем.
- Довольно, я с вами совершенно согласен и настолько верю в ваш ум, что
вполне надеюсь, вы перестанете слишком уж долго распекать меня. Вы так
любите меру; а между тем есть мера всему, даже и внезапной любви вашей к
моей матери. Лучше вот что: если вы решились ко мне зайти и у меня просидеть
четверть часа или полчаса (я все еще не знаю для чего, ну, положим, для
спокойствия матери) - и, сверх того, с такой охотой со мной говорите,
несмотря на то что произошло внизу, то расскажите уж мне лучше про моего
отца - вот про этого Макара Иванова, странника. Я именно от вас бы хотел
услыхать о нем; я спросить вас давно намеревался. Расставаясь, и, может
быть, надолго, я бы очень хотел от вас же получить ответ и еще на вопрос:
неужели в целые эти двадцать лет вы не могли подействовать на предрассудки
моей матери, а теперь так даже и сестры, настолько, чтоб рассеять своим
цивилизующим влиянием первоначальный мрак окружавшей ее среды? О, я не про
чистоту ее говорю! Она и без того всегда была бесконечно выше вас
нравственно, извините, но... это лишь бесконечно высший мертвец. Живет лишь
один Версилов, а все остальное кругом него и все с ним связанное прозябает
под тем непременным условием, чтоб иметь честь питать его своими силами,
своими живыми соками. Но ведь была же и она когда-то живая? Ведь вы
что-нибудь полюбили же в ней? Ведь была же и она когда-то женщиной?
- Друг мой, если хочешь, никогда не была, - ответил он мне, тотчас же
скривившись в ту первоначальную, тогдашнюю со мной манеру, столь мне
памятную и которая так бесила меня: то есть, по-видимому, он само искреннее
простодушие, а смотришь - все в нем одна лишь глубочайшая насмешка, так что
я иной раз никак не мог разобрать его лица, - никогда не была! Русская
женщина - женщиной н
- Татьяна Павловна сказала сейчас все, что мне надо было узнать и чего
я никак не мог понять до нее: это то, что не отдали же вы меня в сапожники,
следственно, я еще должен быть благодарен. Понять не могу, отчего я
неблагодарен, даже и теперь, даже когда меня вразумили. Уж не ваша ли кровь
гордая говорит, Андрей Петрович?
- Вероятно, нет. И, кроме того, согласись, что все твои выходки внизу,
вместо того чтоб падать на меня, как и предназначались тобою, тиранили и
терзали одну ее. Между тем, кажется, не тебе бы ее судить. Да и чем она
перед тобой виновата? Разъясни мне тоже, кстати, друг мой: ты для чего это и
с какою бы целью распространял и в школе, и в гимназии, и во всю жизнь свою,
и даже первому встречному, как я слышал, о своей незаконнорожденности? Я
слышал, что ты делал это с какою-то особенною охотою. А между тем все это
вздор и гнусная клевета: ты законнорожденный, Долгорукий, сын Макара Иваныча
Долгорукого, человека почтенного и замечательного умом и характером. Если же
ты получил высшее образование, то действительно благодаря бывшему помещику
твоему Версилову, но что же из этого выходит? Главное, провозглашая о своей
незаконнорожденности, что само собою уже клевета, ты тем самым разоблачал
тайну твоей матери и, из какой-то ложной гордости, тащил свою мать на суд
перед первою встречною грязью. Друг мой, это очень неблагородно, тем более
что твоя мать ни в чем не виновна лично: это характер чистейший, а если она
не Версилова, то единственно потому, что до сих пор замужем.
- Довольно, я с вами совершенно согласен и настолько верю в ваш ум, что
вполне надеюсь, вы перестанете слишком уж долго распекать меня. Вы так
любите меру; а между тем есть мера всему, даже и внезапной любви вашей к
моей матери. Лучше вот что: если вы решились ко мне зайти и у меня просидеть
четверть часа или полчаса (я все еще не знаю для чего, ну, положим, для
спокойствия матери) - и, сверх того, с такой охотой со мной говорите,
несмотря на то что произошло внизу, то расскажите уж мне лучше про моего
отца - вот про этого Макара Иванова, странника. Я именно от вас бы хотел
услыхать о нем; я спросить вас давно намеревался. Расставаясь, и, может
быть, надолго, я бы очень хотел от вас же получить ответ и еще на вопрос:
неужели в целые эти двадцать лет вы не могли подействовать на предрассудки
моей матери, а теперь так даже и сестры, настолько, чтоб рассеять своим
цивилизующим влиянием первоначальный мрак окружавшей ее среды? О, я не про
чистоту ее говорю! Она и без того всегда была бесконечно выше вас
нравственно, извините, но... это лишь бесконечно высший мертвец. Живет лишь
один Версилов, а все остальное кругом него и все с ним связанное прозябает
под тем непременным условием, чтоб иметь честь питать его своими силами,
своими живыми соками. Но ведь была же и она когда-то живая? Ведь вы
что-нибудь полюбили же в ней? Ведь была же и она когда-то женщиной?
- Друг мой, если хочешь, никогда не была, - ответил он мне, тотчас же
скривившись в ту первоначальную, тогдашнюю со мной манеру, столь мне
памятную и которая так бесила меня: то есть, по-видимому, он само искреннее
простодушие, а смотришь - все в нем одна лишь глубочайшая насмешка, так что
я иной раз никак не мог разобрать его лица, - никогда не была! Русская
женщина - женщиной н