- Об заклад побьюсь, что вы ему в эту минуту в чем-нибудь завидуете!
- Напротив, мой друг, напротив, и если хочешь, то очень рад, что вижу
тебя в таком замысловатом расположении духа; клянусь, что я именно теперь в
настроении в высшей степени покаянном, и именно теперь, в эту минуту, в
тысячный раз может быть, бессильно жалею обо всем, двадцать лет тому назад
происшедшем. К тому же, видит бог, что все это произошло в высшей степени
нечаянно... ну а потом, сколько было в силах моих, и гуманно; по крайней
мере сколько я тогда представлял себе подвиг гуманности. О, мы тогда все
кипели ревностью делать добро, служить гражданским целям, высшей идее;
осуждали чины, родовые права наши, деревни и даже ломбард, по крайней мере
некоторые из нас... Клянусь тебе. Нас было немного, но мы говорили хорошо и,
уверяю тебя, даже поступали иногда хорошо.
- Это когда вы на плече-то рыдали?
- Друг мой, я с тобой согласен во всем вперед; кстати, ты о плече
слышал от меня же, а стало быть, в сию минуту употребляешь во зло мое же
простодушие и мою же доверчивость; но согласись, что это плечо, право, было
не так дурно, как оно кажется с первого взгляда, особенно для того времени;
мы ведь только тогда начинали. Я, конечно, ломался, но я ведь тогда еще не
знал, что ломаюсь. Разве ты, например, никогда не ломаешься в практических
случаях?
- Я сейчас внизу немного расчувствовался, и мне очень стало стыдно,
взойдя сюда, при мысли, что вы подумаете, что я ломался. Это правда, что в
иных случаях хоть и искренно чувствуешь, но иногда представляешься; внизу
же, теперь, клянусь, все было натурально.
- Именно это и есть; ты преудачно определил в одном слове: "хоть и
искренно чувствуешь, но все-таки представляешься"; ну, вот так точно и было
со мной: я хоть и представлялся, но рыдал совершенно искренно. Не спорю, что
Макар Иванович мог бы принять это плечо за усиление насмешки, если бы был
остроумнее; но его честность помешала тогда его прозорливости. Не знаю
только, жалел он меня тогда или нет; помнится, мне того тогда очень
хотелось.
- Знаете, - прервал я его, - вы вот и теперь, говоря это, насмехаетесь.
И вообще, все время, пока вы говорили со мной, весь этот месяц, вы
насмехались. Зачем вы всегда это делали, когда говорили со мной?
- Ты думаешь? - ответил он кротко, - ты очень мнителен; впрочем, если я
и засмеюсь, то не над тобой, или, по крайней мере, не над тобой одним, будь
покоен. Но я теперь не смеюсь, а тогда - одним словом, я сделал тогда все,
что мог, и, поверь, не в свою пользу. Мы, то есть прекрасные люди, в
противоположность народу, совсем не умели тогда действовать в свою пользу:
напротив, всегда себе пакостили сколько возможно, и я подозреваю, что это-то
и считалось у нас тогда какой-то "высшей и нашей же пользой", разумеется в
высшем смысле. Теперешнее поколение людей передовых несравненно нас
загребистее. Я тогда, еще до греха, объяснил Макару Ивановичу все с
необыкновенною прямотой. Я теперь согласен, что многое из того не надо было
объяснять вовсе, тем более с такой прямотой: не говоря уже о гуманности,
было бы даже вежливее; но поди удержи себя, когда, растанцевавшись,
захочется сделать хорошенькое па? А может быть, таковы требования
прекрасного и высокого в самом деле, я этого во всю жизнь не мог разрешить.
Впрочем, это слиш
- Напротив, мой друг, напротив, и если хочешь, то очень рад, что вижу
тебя в таком замысловатом расположении духа; клянусь, что я именно теперь в
настроении в высшей степени покаянном, и именно теперь, в эту минуту, в
тысячный раз может быть, бессильно жалею обо всем, двадцать лет тому назад
происшедшем. К тому же, видит бог, что все это произошло в высшей степени
нечаянно... ну а потом, сколько было в силах моих, и гуманно; по крайней
мере сколько я тогда представлял себе подвиг гуманности. О, мы тогда все
кипели ревностью делать добро, служить гражданским целям, высшей идее;
осуждали чины, родовые права наши, деревни и даже ломбард, по крайней мере
некоторые из нас... Клянусь тебе. Нас было немного, но мы говорили хорошо и,
уверяю тебя, даже поступали иногда хорошо.
- Это когда вы на плече-то рыдали?
- Друг мой, я с тобой согласен во всем вперед; кстати, ты о плече
слышал от меня же, а стало быть, в сию минуту употребляешь во зло мое же
простодушие и мою же доверчивость; но согласись, что это плечо, право, было
не так дурно, как оно кажется с первого взгляда, особенно для того времени;
мы ведь только тогда начинали. Я, конечно, ломался, но я ведь тогда еще не
знал, что ломаюсь. Разве ты, например, никогда не ломаешься в практических
случаях?
- Я сейчас внизу немного расчувствовался, и мне очень стало стыдно,
взойдя сюда, при мысли, что вы подумаете, что я ломался. Это правда, что в
иных случаях хоть и искренно чувствуешь, но иногда представляешься; внизу
же, теперь, клянусь, все было натурально.
- Именно это и есть; ты преудачно определил в одном слове: "хоть и
искренно чувствуешь, но все-таки представляешься"; ну, вот так точно и было
со мной: я хоть и представлялся, но рыдал совершенно искренно. Не спорю, что
Макар Иванович мог бы принять это плечо за усиление насмешки, если бы был
остроумнее; но его честность помешала тогда его прозорливости. Не знаю
только, жалел он меня тогда или нет; помнится, мне того тогда очень
хотелось.
- Знаете, - прервал я его, - вы вот и теперь, говоря это, насмехаетесь.
И вообще, все время, пока вы говорили со мной, весь этот месяц, вы
насмехались. Зачем вы всегда это делали, когда говорили со мной?
- Ты думаешь? - ответил он кротко, - ты очень мнителен; впрочем, если я
и засмеюсь, то не над тобой, или, по крайней мере, не над тобой одним, будь
покоен. Но я теперь не смеюсь, а тогда - одним словом, я сделал тогда все,
что мог, и, поверь, не в свою пользу. Мы, то есть прекрасные люди, в
противоположность народу, совсем не умели тогда действовать в свою пользу:
напротив, всегда себе пакостили сколько возможно, и я подозреваю, что это-то
и считалось у нас тогда какой-то "высшей и нашей же пользой", разумеется в
высшем смысле. Теперешнее поколение людей передовых несравненно нас
загребистее. Я тогда, еще до греха, объяснил Макару Ивановичу все с
необыкновенною прямотой. Я теперь согласен, что многое из того не надо было
объяснять вовсе, тем более с такой прямотой: не говоря уже о гуманности,
было бы даже вежливее; но поди удержи себя, когда, растанцевавшись,
захочется сделать хорошенькое па? А может быть, таковы требования
прекрасного и высокого в самом деле, я этого во всю жизнь не мог разрешить.
Впрочем, это слиш