икогда не бывает.
- Полька, француженка бывает? Или итальянка, страстная итальянка, вот
что способно пленить цивилизованного русского высшей среды, вроде Версилова?
- Ну, мог ли я ожидать, что встречу славянофила? - рассмеялся Версилов.
Я припоминаю слово в слово рассказ его; он стал говорить с большой даже
охотой и с видимым удовольствием. Мне слишком ясно было, что он пришел ко
мне вовсе не для болтовни и совсем не для того, чтоб успокоить мать, а
наверно имея другие цели.
II.
- Мы все наши двадцать лет, с твоею матерью, совершенно прожили молча,
- начал он свою болтовню (в высшей степени выделанно и ненатурально), - и
все, что было у нас, так и произошло молча. Главным характером всего
двадцатилетия связи нашей было - безмолвие. Я думаю, мы даже ни разу не
поссорились. Правда, я часто отлучался и оставлял ее одну, но кончалось тем,
что всегда приезжал обратно. Nous revenons toujours, и это уж такое основное
свойство мужчин; у них это от великодушия. Если бы дело брака зависело от
одних женщин - ни одного бы брака не уцелело. Смирение, безответность,
приниженность и в то же время твердость, сила, настоящая сила - вот характер
твоей матери. Заметь, что это лучшая из всех женщин, каких я встречал на
свете. А что в ней сила есть - это я засвидетельствую: видал же я, как эта
сила ее питала. Там, где касается, я не скажу убеждений - правильных
убеждений тут быть не может, - но того, что считается у них убеждением, а
стало быть, по-ихнему, и святым, там просто хоть на муки. Ну, а сам можешь
заключить: похож ли я на мучителя? Вот почему я и предпочел почти во всем
замолчать, а не потому только, что это легче, и, признаюсь, не раскаиваюсь.
Таким образом, все обошлось само собою широко и гуманно, так что я себе даже
никакой хвалы не приписываю. Скажу кстати, в скобках, что почему-то
подозреваю, что она никогда не верила в мою гуманность, а потому всегда
трепетала; но, трепеща, в то же время не поддалась ни на какую культуру. Они
как-то это умеют, а мы тут чего-то не понимаем, и вообще они умеют лучше
нашего обделывать свои дела. Они могут продолжать жить по-своему в самых
ненатуральных для них положениях и в самых не ихних положениях оставаться
совершенно самими собой. Мы так не умеем.
- Кто они? Я вас немного не понимаю.
- Народ, друг мой, я говорю про народ. Он доказал эту великую, живучую
силу и историческую широкость свою и нравственно, и политически. Но, чтобы
обратиться к нашему, то замечу про мать твою, что она ведь не все молчит;
твоя мать иногда и скажет, но скажет так, что ты прямо увидишь, что только
время потерял говоривши, хотя бы даже пять лет перед тем постепенно ее
приготовлял. К тому же возражения самые неожиданные. Опять-таки заметь, что
я совсем не называю ее дурой; напротив, тут своего рода ум, и даже
презамечательный ум; впрочем, ты уму-то, может быть, не поверишь...
- Почему нет? Я вот только не верю тому, что вы сами-то в ее ум верите
в самом деле, и не притворяясь.
- Да? Ты меня считаешь таким хамелеоном? Друг мой, я тебе немного
слишком позволяю... как балованному сыну... но пусть уже на этот раз так и
останется.
- Расскажите мне про моего отца, если можете, правду.
- Насчет Макара Ивановича? Макар Иванович - это, как ты уже знаешь,
дворовый человек, так сказать, пожелавший некоторой славы...
- Полька, француженка бывает? Или итальянка, страстная итальянка, вот
что способно пленить цивилизованного русского высшей среды, вроде Версилова?
- Ну, мог ли я ожидать, что встречу славянофила? - рассмеялся Версилов.
Я припоминаю слово в слово рассказ его; он стал говорить с большой даже
охотой и с видимым удовольствием. Мне слишком ясно было, что он пришел ко
мне вовсе не для болтовни и совсем не для того, чтоб успокоить мать, а
наверно имея другие цели.
II.
- Мы все наши двадцать лет, с твоею матерью, совершенно прожили молча,
- начал он свою болтовню (в высшей степени выделанно и ненатурально), - и
все, что было у нас, так и произошло молча. Главным характером всего
двадцатилетия связи нашей было - безмолвие. Я думаю, мы даже ни разу не
поссорились. Правда, я часто отлучался и оставлял ее одну, но кончалось тем,
что всегда приезжал обратно. Nous revenons toujours, и это уж такое основное
свойство мужчин; у них это от великодушия. Если бы дело брака зависело от
одних женщин - ни одного бы брака не уцелело. Смирение, безответность,
приниженность и в то же время твердость, сила, настоящая сила - вот характер
твоей матери. Заметь, что это лучшая из всех женщин, каких я встречал на
свете. А что в ней сила есть - это я засвидетельствую: видал же я, как эта
сила ее питала. Там, где касается, я не скажу убеждений - правильных
убеждений тут быть не может, - но того, что считается у них убеждением, а
стало быть, по-ихнему, и святым, там просто хоть на муки. Ну, а сам можешь
заключить: похож ли я на мучителя? Вот почему я и предпочел почти во всем
замолчать, а не потому только, что это легче, и, признаюсь, не раскаиваюсь.
Таким образом, все обошлось само собою широко и гуманно, так что я себе даже
никакой хвалы не приписываю. Скажу кстати, в скобках, что почему-то
подозреваю, что она никогда не верила в мою гуманность, а потому всегда
трепетала; но, трепеща, в то же время не поддалась ни на какую культуру. Они
как-то это умеют, а мы тут чего-то не понимаем, и вообще они умеют лучше
нашего обделывать свои дела. Они могут продолжать жить по-своему в самых
ненатуральных для них положениях и в самых не ихних положениях оставаться
совершенно самими собой. Мы так не умеем.
- Кто они? Я вас немного не понимаю.
- Народ, друг мой, я говорю про народ. Он доказал эту великую, живучую
силу и историческую широкость свою и нравственно, и политически. Но, чтобы
обратиться к нашему, то замечу про мать твою, что она ведь не все молчит;
твоя мать иногда и скажет, но скажет так, что ты прямо увидишь, что только
время потерял говоривши, хотя бы даже пять лет перед тем постепенно ее
приготовлял. К тому же возражения самые неожиданные. Опять-таки заметь, что
я совсем не называю ее дурой; напротив, тут своего рода ум, и даже
презамечательный ум; впрочем, ты уму-то, может быть, не поверишь...
- Почему нет? Я вот только не верю тому, что вы сами-то в ее ум верите
в самом деле, и не притворяясь.
- Да? Ты меня считаешь таким хамелеоном? Друг мой, я тебе немного
слишком позволяю... как балованному сыну... но пусть уже на этот раз так и
останется.
- Расскажите мне про моего отца, если можете, правду.
- Насчет Макара Ивановича? Макар Иванович - это, как ты уже знаешь,
дворовый человек, так сказать, пожелавший некоторой славы...