бродячих дикарей, которые нимало не усвоили истин христианской веры и
принимали крещение или страха ради, или из материальных расчетов.
Я не вижу никакой необходимости оправдываться в том, что я написал,
хотя и для оправдания моего мне, может быть, стояло бы только отослать этих
критиков к двум небольшим сочинениям блаженного Августина: "De fide et
operibus" я "De catechisandis rudibus". Там они могут найти у этого
(великого христианского философа готовые ответы на укоризны, делаемые ими
мне за моих "тенденциозно вымышленных героев". Но дело-то в том, что в
упомянутом небольшом моем сочиненьице совсем и кет никакой тенденции и даже
очень мало вымысла, а почти все - настоящее происшествие, весьма немного
развитое только в некоторых деталях, и то по готовой канве.
Я не вижу более надобности скрывать, что архиерей, из воспоминаний
которого составлен этот рассказ, есть не кто иной, как недавно скончавшийся
архиепископ ярославский, высокопреосвященный Нил, который _сам_ рассказывал
это _бывшее с ним_ происшествие поныне здравствующему и живущему здесь в
Петербурге почтенному и всякого доверия достойному лицу В. А. К-ву. В. А.
К-в сообщил этот случай мне как прекрасный материал для характеристики
светлого и ясного взгляда усопшего автора "Буддизма", а я только
воспользовался этим материалом. Но, может быть, небезынтересно будет знать,
что этот рассказанный мною случай, в котором всего замечательнее, конечно,
взгляд архиерея, далеко не единичен в своем роде, и чтобы доказать это, я
хочу теперь рассказать другое, близко мне известное происшествие, всех
участников которого я уже буду называть их настоящими именами.
^TII^U
Очень молодым человеком, почти мальчиком, я начал мою службу в Киеве,
под начальством Алексея Кириловича Ключарева, который впоследствии служил
директором департамента государственного казначейства и был известен как
"службист" и "чиновник с головы до пяток".
Его боялись в Житомире, боялись в Киеве и только перестали бояться в
Петербурге, где этот суровый и сухой формалист почувствовал, что он тут не к
масти козырь, и вскоре по удалении от дел скончался. Он происходил из
духовного звания, воспитывался в духовных учебных заведениях и был по натуре
бурсак самого крепкого закала. Он был неутомим, деловит, логичен, сух, любил
во всем точность и не обличал слабостей сострадательного сердца. Правда, он
очень любил свою комнатную белую собачонку с коричневыми ушами; целовал ее
взасос в самую морду; бывал в тревоге, когда она казалась ему грустною, и
даже собственноручно ставил ей промывательное; но я никогда не видал, чтобы
в его сухом, почти жестоком лице дрогнул хотя один мускул, когда он выгонял
со службы многосемейного чиновника или стриг в рекруты малолетних
еврейчиков, которых тогда брали на службу в детском возрасте.
Эта приемка жидовских ребятишек поистине была ужасная операция. Закон
дозволял приводить в рекруты детей не моложе двенадцатилетнего возраста, но
"по наружному виду" и "на основании присяжных разысканий* принимали детей и
гораздо моложе, так как в этом для службы вреда не предвиделось, а
оказывались даже кое-какие выгоды - например, существовало убеждение, что
маленькие дети скорее обвыкались и легче крестились.
Пользуясь таким взглядом, евреи-сдатчики вырывали маленьких жидочков из
материн
принимали крещение или страха ради, или из материальных расчетов.
Я не вижу никакой необходимости оправдываться в том, что я написал,
хотя и для оправдания моего мне, может быть, стояло бы только отослать этих
критиков к двум небольшим сочинениям блаженного Августина: "De fide et
operibus" я "De catechisandis rudibus". Там они могут найти у этого
(великого христианского философа готовые ответы на укоризны, делаемые ими
мне за моих "тенденциозно вымышленных героев". Но дело-то в том, что в
упомянутом небольшом моем сочиненьице совсем и кет никакой тенденции и даже
очень мало вымысла, а почти все - настоящее происшествие, весьма немного
развитое только в некоторых деталях, и то по готовой канве.
Я не вижу более надобности скрывать, что архиерей, из воспоминаний
которого составлен этот рассказ, есть не кто иной, как недавно скончавшийся
архиепископ ярославский, высокопреосвященный Нил, который _сам_ рассказывал
это _бывшее с ним_ происшествие поныне здравствующему и живущему здесь в
Петербурге почтенному и всякого доверия достойному лицу В. А. К-ву. В. А.
К-в сообщил этот случай мне как прекрасный материал для характеристики
светлого и ясного взгляда усопшего автора "Буддизма", а я только
воспользовался этим материалом. Но, может быть, небезынтересно будет знать,
что этот рассказанный мною случай, в котором всего замечательнее, конечно,
взгляд архиерея, далеко не единичен в своем роде, и чтобы доказать это, я
хочу теперь рассказать другое, близко мне известное происшествие, всех
участников которого я уже буду называть их настоящими именами.
^TII^U
Очень молодым человеком, почти мальчиком, я начал мою службу в Киеве,
под начальством Алексея Кириловича Ключарева, который впоследствии служил
директором департамента государственного казначейства и был известен как
"службист" и "чиновник с головы до пяток".
Его боялись в Житомире, боялись в Киеве и только перестали бояться в
Петербурге, где этот суровый и сухой формалист почувствовал, что он тут не к
масти козырь, и вскоре по удалении от дел скончался. Он происходил из
духовного звания, воспитывался в духовных учебных заведениях и был по натуре
бурсак самого крепкого закала. Он был неутомим, деловит, логичен, сух, любил
во всем точность и не обличал слабостей сострадательного сердца. Правда, он
очень любил свою комнатную белую собачонку с коричневыми ушами; целовал ее
взасос в самую морду; бывал в тревоге, когда она казалась ему грустною, и
даже собственноручно ставил ей промывательное; но я никогда не видал, чтобы
в его сухом, почти жестоком лице дрогнул хотя один мускул, когда он выгонял
со службы многосемейного чиновника или стриг в рекруты малолетних
еврейчиков, которых тогда брали на службу в детском возрасте.
Эта приемка жидовских ребятишек поистине была ужасная операция. Закон
дозволял приводить в рекруты детей не моложе двенадцатилетнего возраста, но
"по наружному виду" и "на основании присяжных разысканий* принимали детей и
гораздо моложе, так как в этом для службы вреда не предвиделось, а
оказывались даже кое-какие выгоды - например, существовало убеждение, что
маленькие дети скорее обвыкались и легче крестились.
Пользуясь таким взглядом, евреи-сдатчики вырывали маленьких жидочков из
материн