акой
отзыв поставила; но Домна Платоновна никогда на эту турецкую лесть не
поддавалась и всегда горячо отстаивала свое непогрешимо русское
происхождение.
- Врешь ты, рожа твоя некрещеная! врешь, лягушка ты пузастая! -
отвечает она, бывало, весело турку. - Я своего собственного поколения
известного; да и у нас в своем месте даже и греков-то этих в заводе совсем
нет, и никогда их там не было.
Нос у Домны Платоновны был не нос, а носик, такой небольшой,
стройненький и пряменький, какие только ошибкой иногда зарождаются на Оке
и на Зуше. Рот у нее был-таки великонек: видно было, что круглою ложкою в
детстве кушала; но рот был приятный, такой свеженький, очертание
правильное, губки алые, зубы как из молодой редьки вырезаны - одним
словом, даже и не на острове необитаемом, а еще даже и среди града
многолюдного с Домной Платоновной поцеловаться охотнику до поцелуев было
весьма незлоключительно. Но высшую прелесть лица Домны Платоновны,
бесспорно, составляли ее персиковый подбородок и общее выражение, до того
мягкое и детское, что если бы вас когда-нибудь взяла охота поразмыслить:
как таки, при этой бездне простодушия, разлитой по всему лицу Домны
Платоновны, с языка ее постоянно не сходит речь о людском ехидстве и
злобе? - так вы бы непременно сказали себе: будь ты, однако. Домна
Платоновна, совсем от меня проклята, потому что черт тебя знает, какие мне
по твоей милости задачи приходят!
Нрава Домна Платоновна была самого общительного, веселого, доброго,
необидчивого и простодушно-суеверного. Характер у нее был мягкий и
сговорчивый; натура в основании своем честная и довольно прямая, хотя,
разумеется, была у нее, как у русского человека, и маленькая лукавинка.
Труд и хлопоты были сферою, в которой Домна Платоновна жила безвыходно.
Она вечно суетилась, вечно куда-то бежала, о чем-то думала, что-то такое
соображала или приводила в исполнение.
- На свете я живу одним-одна, одною своею душенькой, ну а все-таки
жизнь, для своего пропитания, веду самую прекратительную, - говорила Домна
Платоновна. - Мычусь я, как угорелая кошка по базару; и если не один, то
другой меня за хвост беспрестанно так и ловят.
- Всех дел ведь сразу не переделаете, - скажешь ей, бывало.
- Ну, всех, хоть не всех, - отвечает, - а все же ведь ужасно это как, я
тебе скажу, отяготительно, а пока что прощай - до свиданья: люди ждут, в
семи местах ждут, - и сама действительно так и побежит скороходью.
Домна Платоновна нередко и сама сознавала, что она не всегда трудится
для своего единого пропитания и что отяготительные труды ее и ее
прекратительная жизнь могли бы быть значительно облегчены без всякого
ущерба ее прямым интересам; но никак она не могла воздержать свою
хлопотливость.
- Завистна уж я очень на дело; сердце мое даже взыграет, как вижу дело
какое есть.
Завистна Домна Платоновна именно была только на хлопоты, а не на плату.
К заработку своему, напротив, она иногда относилась с каким-то
удивительным равнодушием.
"Обманул, варвар!" или "обманула, варварка!", бывало, только от нее и
слышишь, а глядишь, уж и опять она бегает и распинается для того же
варвара и для той же варварки, вперед предсказывая самой себе, что они и
опять непременно надуют.
Хлопоты у Домны Платоновны были самые разнообразные. Официально
отзыв поставила; но Домна Платоновна никогда на эту турецкую лесть не
поддавалась и всегда горячо отстаивала свое непогрешимо русское
происхождение.
- Врешь ты, рожа твоя некрещеная! врешь, лягушка ты пузастая! -
отвечает она, бывало, весело турку. - Я своего собственного поколения
известного; да и у нас в своем месте даже и греков-то этих в заводе совсем
нет, и никогда их там не было.
Нос у Домны Платоновны был не нос, а носик, такой небольшой,
стройненький и пряменький, какие только ошибкой иногда зарождаются на Оке
и на Зуше. Рот у нее был-таки великонек: видно было, что круглою ложкою в
детстве кушала; но рот был приятный, такой свеженький, очертание
правильное, губки алые, зубы как из молодой редьки вырезаны - одним
словом, даже и не на острове необитаемом, а еще даже и среди града
многолюдного с Домной Платоновной поцеловаться охотнику до поцелуев было
весьма незлоключительно. Но высшую прелесть лица Домны Платоновны,
бесспорно, составляли ее персиковый подбородок и общее выражение, до того
мягкое и детское, что если бы вас когда-нибудь взяла охота поразмыслить:
как таки, при этой бездне простодушия, разлитой по всему лицу Домны
Платоновны, с языка ее постоянно не сходит речь о людском ехидстве и
злобе? - так вы бы непременно сказали себе: будь ты, однако. Домна
Платоновна, совсем от меня проклята, потому что черт тебя знает, какие мне
по твоей милости задачи приходят!
Нрава Домна Платоновна была самого общительного, веселого, доброго,
необидчивого и простодушно-суеверного. Характер у нее был мягкий и
сговорчивый; натура в основании своем честная и довольно прямая, хотя,
разумеется, была у нее, как у русского человека, и маленькая лукавинка.
Труд и хлопоты были сферою, в которой Домна Платоновна жила безвыходно.
Она вечно суетилась, вечно куда-то бежала, о чем-то думала, что-то такое
соображала или приводила в исполнение.
- На свете я живу одним-одна, одною своею душенькой, ну а все-таки
жизнь, для своего пропитания, веду самую прекратительную, - говорила Домна
Платоновна. - Мычусь я, как угорелая кошка по базару; и если не один, то
другой меня за хвост беспрестанно так и ловят.
- Всех дел ведь сразу не переделаете, - скажешь ей, бывало.
- Ну, всех, хоть не всех, - отвечает, - а все же ведь ужасно это как, я
тебе скажу, отяготительно, а пока что прощай - до свиданья: люди ждут, в
семи местах ждут, - и сама действительно так и побежит скороходью.
Домна Платоновна нередко и сама сознавала, что она не всегда трудится
для своего единого пропитания и что отяготительные труды ее и ее
прекратительная жизнь могли бы быть значительно облегчены без всякого
ущерба ее прямым интересам; но никак она не могла воздержать свою
хлопотливость.
- Завистна уж я очень на дело; сердце мое даже взыграет, как вижу дело
какое есть.
Завистна Домна Платоновна именно была только на хлопоты, а не на плату.
К заработку своему, напротив, она иногда относилась с каким-то
удивительным равнодушием.
"Обманул, варвар!" или "обманула, варварка!", бывало, только от нее и
слышишь, а глядишь, уж и опять она бегает и распинается для того же
варвара и для той же варварки, вперед предсказывая самой себе, что они и
опять непременно надуют.
Хлопоты у Домны Платоновны были самые разнообразные. Официально