она
точно была только кружевница, то есть мещанки, бедные купчихи и поповны
насылали ей "из своего места" разные воротнички, кружева и манжеты: она
продавала эти произведения вразнос по Петербургу, а летом по дачам, и
вырученные деньги, за удержанием своих процентов и лишков высылала "в свое
место". Но, кроме кружевной торговли, у Домны Платоновны были еще другие
приватные дела, при орудовании которых кружева и воротнички играли только
роль пропускного вида.
Домна Платоновна сватала, приискивала женихов невестам, невест женихам;
находила покупщиков на мебель, на надеванные дамские платья; отыскивала
деньги под заклады и без закладов; ставила людей на места вкупно от
гувернерских до дворнических и лакейских; заносила записочки в самые
известные салоны и будуары, куда городская почта и подумать не смеет
проникнуть, и приносила ответы от таких дам, от которых несет только
крещенским холодом и благочестием.
Но, несмотря на все свое досужество и связи. Домна Платоновна, однако,
не озолотилась и не осеребрилась. Жила она в достатке, одевалась, по
собственному ее выражению, "поважно" и в куске себе не отказывала, но
денег все-таки не имела, потому что, во-первых, очень она зарывалась своей
завистностью к хлопотам и часто ее добрые люди обманывали, а потом и с
самыми деньгами у нее выходили какие-то мудреные оказии.
Главное дело, что Домна Платоновна была художница - увлекалась своими
произведениями. Хотя она рассказывала, что все это она трудится из-за
хлеба насущного, но все-таки это было несправедливо. Домна Платоновна
любила свое дело как артистка: скомпоновать, собрать, состряпать и
полюбоваться делами рук своих - вот что было главное, и за этим
просматривались и деньги и всякие другие выгоды, которых особа более
реалистическая ни за что бы не просмотрела.
Впала в свою колею Домна Платоновна ненароком. Сначала она смиренно
таскала свои кружева и вовсе не помышляла о сопряжении с этим промыслом
каких бы то ни было других занятий; но столица волшебная преобразила
нелепую мценскую бабу в того тонкого фактотума (*3), каким я знавал
драгоценную Домну Платоновну.
Стала Домна Платоновна смекать на все стороны и проникать всюду. Пошло
это у нее так, что не проникнуть куда бы то ни было Домне Платоновне было
даже невозможно: всегда у нее на рученьке вышитый саквояж с кружевами,
сама она в новеньком шелковом капоте; на шее кружевной воротничок с
большими городками, на плечах голубая французская шаль с белою каймою; в
свободной руке белый, как кипень, голландский платочек, а на голове либо
фиолетовая, либо серизовая гроденаплевая (*4) повязочка, ну, одним словом,
прелесть дама. А лицо! - само смиренство и благочестие. Лицом своим Домна
Платоновна умела владеть, как ей угодно.
- Без этого, - говорила она, - никак в нашем деле и невозможно: надо
виду не показать, что ты Ананья или каналья.
К тому же и обращение у Домны Платоновны было тонкое. Ни за что,
бывало, она в гостиной не скажет, как другие, что "была, дескать, я во
всенародной бане", а выразится, что "имела я, сударь, счастие вчера быть в
бестелесном маскараде"; о беременной женщине ни за что не брякнет, как
другие, что она, дескать, беременна, а скажет: "она в своем марьяжном
интересе", и тому подобное.
Вообще была дама с обращением и, где следовало, умела задать то
точно была только кружевница, то есть мещанки, бедные купчихи и поповны
насылали ей "из своего места" разные воротнички, кружева и манжеты: она
продавала эти произведения вразнос по Петербургу, а летом по дачам, и
вырученные деньги, за удержанием своих процентов и лишков высылала "в свое
место". Но, кроме кружевной торговли, у Домны Платоновны были еще другие
приватные дела, при орудовании которых кружева и воротнички играли только
роль пропускного вида.
Домна Платоновна сватала, приискивала женихов невестам, невест женихам;
находила покупщиков на мебель, на надеванные дамские платья; отыскивала
деньги под заклады и без закладов; ставила людей на места вкупно от
гувернерских до дворнических и лакейских; заносила записочки в самые
известные салоны и будуары, куда городская почта и подумать не смеет
проникнуть, и приносила ответы от таких дам, от которых несет только
крещенским холодом и благочестием.
Но, несмотря на все свое досужество и связи. Домна Платоновна, однако,
не озолотилась и не осеребрилась. Жила она в достатке, одевалась, по
собственному ее выражению, "поважно" и в куске себе не отказывала, но
денег все-таки не имела, потому что, во-первых, очень она зарывалась своей
завистностью к хлопотам и часто ее добрые люди обманывали, а потом и с
самыми деньгами у нее выходили какие-то мудреные оказии.
Главное дело, что Домна Платоновна была художница - увлекалась своими
произведениями. Хотя она рассказывала, что все это она трудится из-за
хлеба насущного, но все-таки это было несправедливо. Домна Платоновна
любила свое дело как артистка: скомпоновать, собрать, состряпать и
полюбоваться делами рук своих - вот что было главное, и за этим
просматривались и деньги и всякие другие выгоды, которых особа более
реалистическая ни за что бы не просмотрела.
Впала в свою колею Домна Платоновна ненароком. Сначала она смиренно
таскала свои кружева и вовсе не помышляла о сопряжении с этим промыслом
каких бы то ни было других занятий; но столица волшебная преобразила
нелепую мценскую бабу в того тонкого фактотума (*3), каким я знавал
драгоценную Домну Платоновну.
Стала Домна Платоновна смекать на все стороны и проникать всюду. Пошло
это у нее так, что не проникнуть куда бы то ни было Домне Платоновне было
даже невозможно: всегда у нее на рученьке вышитый саквояж с кружевами,
сама она в новеньком шелковом капоте; на шее кружевной воротничок с
большими городками, на плечах голубая французская шаль с белою каймою; в
свободной руке белый, как кипень, голландский платочек, а на голове либо
фиолетовая, либо серизовая гроденаплевая (*4) повязочка, ну, одним словом,
прелесть дама. А лицо! - само смиренство и благочестие. Лицом своим Домна
Платоновна умела владеть, как ей угодно.
- Без этого, - говорила она, - никак в нашем деле и невозможно: надо
виду не показать, что ты Ананья или каналья.
К тому же и обращение у Домны Платоновны было тонкое. Ни за что,
бывало, она в гостиной не скажет, как другие, что "была, дескать, я во
всенародной бане", а выразится, что "имела я, сударь, счастие вчера быть в
бестелесном маскараде"; о беременной женщине ни за что не брякнет, как
другие, что она, дескать, беременна, а скажет: "она в своем марьяжном
интересе", и тому подобное.
Вообще была дама с обращением и, где следовало, умела задать то