а; "на, мой сокол, тебе", готова и мясо с костей срезать да
отдать; а ваш брат шаматон этим и пользуется.
- Да полноте вы, Домна Платоновна, какой я ей любовник.
- Нет, а ты ее жалей. Ведь если так-то посудить, ведь жалка, ей-богу
же, друг мой, жалка наша сестра! Нашу сестру уж как бы надо было бить да
драть, чтоб она от вас, поганцев, подальше береглась. И что это такое,
скажи ты, за мудрено сотворено, что мир весь этими соглядатаями, мужчинами
преисполнен!.. На что они? А опять посмотришь, и без них все будто как
скучно; как будто под иную пору словно тебе и недостает чего. Черта в
стуле, вот чего недостает! - рассердилась Домна Платоновна, плюнула и
продолжала: - Я вон так-то раз прихожу к полковнице Домуховской... не
знавал ты ее?
- Нет, - говорю, - не знавал.
- Красавица.
- Не знаю.
- Из полячек.
- Так что ж, - говорю, - разве я всех полячек по Петербургу знаю?
- Да она не из самых настоящих полячек, а крещеная - нашей веры!
- Ну, вот и знай ее, какая такая есть госпожа Домуховская не из самых
полячек, а нашей веры. Не знаю, - говорю, - Домна Платоновна; решительно
не знаю.
- Муж у нее доктор.
- А она полковница?
- А тебе это в диковину, что ль?
- Ну-с, ничего, - говорю, - что же дальше?
- Так она с мужем-то с своим, понимаешь, попштыкалась.
- Как это попштыкалась?
- Ну, будто не знаешь, как, значит, в чем-нибудь не уговорились, да
сейчас пшик-пшик, да и в разные стороны. Так и сделала эта Леканидка.
"Очень, - говорит, - Домна Платоновна, он у меня нравен".
Я слушаю да головой качаю.
"Капризов, - говорит, - я его сносить не могу; нервы мои, - говорит, -
не выносят".
Я опять головой качаю. "Что это, - думаю, - у них нервы за стервы, и
отчего у нас этих нервов нет?"
Прошло этак с месяц, смотрю, смотрю - моя барыня квартиру сняла:
"Жильцов, - говорит, - буду пущать".
"Ну что ж, - думаю, - надоело играть косточкой, покатай желвачок; не
умела жить за мужней головой, так поживи за своей: пригонит нужа и к
поганой луже, да еще будешь пить да похваливать".
Прихожу к ней опять через месяц, гляжу - жилец у нее есть, такой из
себя мужчина видный, ну только худой и этак немножко осповат.
"Ах, - говорит, - Домна Платоновна, какого мне бог жильца послал -
деликатный, образованный и добрый такой, всеми моими делами занимается".
"Ну, деликатиться-то, мол, они нынче все уж, матушка, выучились, а
когда во все твои дела уж он взошел, так и на что ж того и законней?"
Я это смеюсь, а она, смотрю, пых-пых, да и спламенела.
Ну, мой суд такой, что всяк себе как знает, а что если только добрый
человек, так и умные люди не осудят и бог простит. Заходила я потом еще
раза два, все застаю: сидит она у себя в каморке да плачет.
"Что так, - говорю, - мать, что рано соленой водой умываться стала?"
"Ах, - говорит, - Домна Платоновна, горе мое такое", - да и замолчала.
"Что, мол, - говорю, - такое за горе? Иль живую рыбку съела?"
"Нет, - говорит, - ничего такого, слава богу, нет".
"Ну, а нет, - говорю, - так все другое пустяки".
"Денег у меня ни грошика нет".
"Ну, это, - думаю, - уж действительно дрянь дело; но знаю я, что
человека в такое время не надо печалить".
"Денег, - говорю, - нет - перед деньгами. А жильцы ж твои?" -
спрашиваю.
"Один, - говорит, - заплатил, а то пустые две комнаты".
"Вот уж
отдать; а ваш брат шаматон этим и пользуется.
- Да полноте вы, Домна Платоновна, какой я ей любовник.
- Нет, а ты ее жалей. Ведь если так-то посудить, ведь жалка, ей-богу
же, друг мой, жалка наша сестра! Нашу сестру уж как бы надо было бить да
драть, чтоб она от вас, поганцев, подальше береглась. И что это такое,
скажи ты, за мудрено сотворено, что мир весь этими соглядатаями, мужчинами
преисполнен!.. На что они? А опять посмотришь, и без них все будто как
скучно; как будто под иную пору словно тебе и недостает чего. Черта в
стуле, вот чего недостает! - рассердилась Домна Платоновна, плюнула и
продолжала: - Я вон так-то раз прихожу к полковнице Домуховской... не
знавал ты ее?
- Нет, - говорю, - не знавал.
- Красавица.
- Не знаю.
- Из полячек.
- Так что ж, - говорю, - разве я всех полячек по Петербургу знаю?
- Да она не из самых настоящих полячек, а крещеная - нашей веры!
- Ну, вот и знай ее, какая такая есть госпожа Домуховская не из самых
полячек, а нашей веры. Не знаю, - говорю, - Домна Платоновна; решительно
не знаю.
- Муж у нее доктор.
- А она полковница?
- А тебе это в диковину, что ль?
- Ну-с, ничего, - говорю, - что же дальше?
- Так она с мужем-то с своим, понимаешь, попштыкалась.
- Как это попштыкалась?
- Ну, будто не знаешь, как, значит, в чем-нибудь не уговорились, да
сейчас пшик-пшик, да и в разные стороны. Так и сделала эта Леканидка.
"Очень, - говорит, - Домна Платоновна, он у меня нравен".
Я слушаю да головой качаю.
"Капризов, - говорит, - я его сносить не могу; нервы мои, - говорит, -
не выносят".
Я опять головой качаю. "Что это, - думаю, - у них нервы за стервы, и
отчего у нас этих нервов нет?"
Прошло этак с месяц, смотрю, смотрю - моя барыня квартиру сняла:
"Жильцов, - говорит, - буду пущать".
"Ну что ж, - думаю, - надоело играть косточкой, покатай желвачок; не
умела жить за мужней головой, так поживи за своей: пригонит нужа и к
поганой луже, да еще будешь пить да похваливать".
Прихожу к ней опять через месяц, гляжу - жилец у нее есть, такой из
себя мужчина видный, ну только худой и этак немножко осповат.
"Ах, - говорит, - Домна Платоновна, какого мне бог жильца послал -
деликатный, образованный и добрый такой, всеми моими делами занимается".
"Ну, деликатиться-то, мол, они нынче все уж, матушка, выучились, а
когда во все твои дела уж он взошел, так и на что ж того и законней?"
Я это смеюсь, а она, смотрю, пых-пых, да и спламенела.
Ну, мой суд такой, что всяк себе как знает, а что если только добрый
человек, так и умные люди не осудят и бог простит. Заходила я потом еще
раза два, все застаю: сидит она у себя в каморке да плачет.
"Что так, - говорю, - мать, что рано соленой водой умываться стала?"
"Ах, - говорит, - Домна Платоновна, горе мое такое", - да и замолчала.
"Что, мол, - говорю, - такое за горе? Иль живую рыбку съела?"
"Нет, - говорит, - ничего такого, слава богу, нет".
"Ну, а нет, - говорю, - так все другое пустяки".
"Денег у меня ни грошика нет".
"Ну, это, - думаю, - уж действительно дрянь дело; но знаю я, что
человека в такое время не надо печалить".
"Денег, - говорю, - нет - перед деньгами. А жильцы ж твои?" -
спрашиваю.
"Один, - говорит, - заплатил, а то пустые две комнаты".
"Вот уж