эта мерзость запустения, - говорю, - в вашем деле всего хуже.
Ну, а дружок-то твой?" Так уж, знаешь, без церемонии это ее спрашиваю.
Молчит, плачет. Жаль мне ее стало: слабая, вижу, неразумная женщина.
"Что ж, - говорю, - если он наглец какой, так и вон его".
Плачет на эти слова, ажно платок мокрый за кончики зубами щипет.
"Плакать, - говорю, - тебе нечего и убиваться из-за них, из-за
поганцев, тоже не стоит, а что отказала ему, да только всего и разговора,
и найдем себе такого, что и любовь будет и помощь; не будешь так-то зубами
щелкать да убиваться". А она руками замахала: "Не надо! не надо! не надо!"
- да сама кинулась в постель головой, в подушки, и надрывается, ажно как
спинка в платье не лопнет. У меня на то время был один тоже знакомый купец
(отец у него по Суровской линии свой магазин имеет), и просил он меня
очень: "Познакомь, - говорит, - ты меня, Домна Платоновна, с какой-нибудь
барышней, или хоть и с дамой, но только чтоб очень образованная была.
Терпеть, - говорит, - не могу необразованных". И поверить можно, потому и
отец у них, и все мужчины в семье все как есть на дурах женаты, и у
этого-то тоже жена дурища - все, когда ни приди, сидит да печатаные
пряники ест.
"На что, - думаю, - было бы лучше желать и требовать, как эту Леканиду
суютить с ним". Но, вижу, еще глупа - я и оставила ее: пусть дойдет на
солнце!
Месяца два я у нее не была. Хоть и жаль было мне ее, но что, думала
себе, когда своего разума нет и сам человек ничем кругом себя ограничить
не понимает, так уж ему не поможешь.
Но о спажинках (*6) была я в их доме; кружевцов немного продала, и
вдруг мне что-то кофию захотелось, и страсть как захотелось. Дай, думаю,
зайду к Домуховской, к Леканиде Петровне, напьюсь у нее кофию. Иду это по
черной лестнице, отворяю дверь на кухню - никого нет. Ишь, говорю, как
живут откровенно - бери что хочешь, потому и самовар и кастрюли, все,
вижу, на полках стоит.
Да только что этак-то подумала, иду по коридору и слышу, что-то
хлоп-хлоп, хлоп-хлоп. Ах ты боже мой! что это? - думаю. Скажите
пожалуйста, что это такое? Отворяю дверь в ее комнату, а он, этот
приятель-то ее добрый - из актеров он был, и даже немаловажный актер -
артист назывался; ну-с, держит он, сударь, ее одною рукою за руку, а в
другой нагайка.
"Варвар! варвар! - закричала я на него, - что ты это, варвар, над
женщиной делаешь!" - да сама-то, знаешь, промеж них, саквояжем-то своим
накрываюсь, да промеж них-то. Вот ведь что вы, злодеи, над нашей сестрой
делаете!
Я молчал.
- Ну, тут-то я их разняла, не стал он ее при мне больше наказывать, а
она еще было и отговаривается.
"Это, - говорит, - вы не думайте, Домна Платоновна; это он шутил".
"Ладно, - говорю, - матушка; бочка-то, гляди, в платье от его шутилки
не потрескались ли". Однако жили опять; все он у нее стоял на квартире,
только ничего ей, мошенник, ни грошика не платил.
- Тем и кончилось?
- Ну, нет; через несколько времени пошел у них опять карамболь (*7),
пошел он ее опять что день трепать, а тут она какую-то жиличку еще к себе,
приезжую барыньку из купчих, приняла. Чай, ведь сам знаешь, наши купчихи,
как из дому вырвутся, на это дело препростые... Ну он ко всему же к
прежнему да еще почал с этой жиличкой амуриться - пошло у них теперь
такое, что я даже и ходить перестала.
"
Ну, а дружок-то твой?" Так уж, знаешь, без церемонии это ее спрашиваю.
Молчит, плачет. Жаль мне ее стало: слабая, вижу, неразумная женщина.
"Что ж, - говорю, - если он наглец какой, так и вон его".
Плачет на эти слова, ажно платок мокрый за кончики зубами щипет.
"Плакать, - говорю, - тебе нечего и убиваться из-за них, из-за
поганцев, тоже не стоит, а что отказала ему, да только всего и разговора,
и найдем себе такого, что и любовь будет и помощь; не будешь так-то зубами
щелкать да убиваться". А она руками замахала: "Не надо! не надо! не надо!"
- да сама кинулась в постель головой, в подушки, и надрывается, ажно как
спинка в платье не лопнет. У меня на то время был один тоже знакомый купец
(отец у него по Суровской линии свой магазин имеет), и просил он меня
очень: "Познакомь, - говорит, - ты меня, Домна Платоновна, с какой-нибудь
барышней, или хоть и с дамой, но только чтоб очень образованная была.
Терпеть, - говорит, - не могу необразованных". И поверить можно, потому и
отец у них, и все мужчины в семье все как есть на дурах женаты, и у
этого-то тоже жена дурища - все, когда ни приди, сидит да печатаные
пряники ест.
"На что, - думаю, - было бы лучше желать и требовать, как эту Леканиду
суютить с ним". Но, вижу, еще глупа - я и оставила ее: пусть дойдет на
солнце!
Месяца два я у нее не была. Хоть и жаль было мне ее, но что, думала
себе, когда своего разума нет и сам человек ничем кругом себя ограничить
не понимает, так уж ему не поможешь.
Но о спажинках (*6) была я в их доме; кружевцов немного продала, и
вдруг мне что-то кофию захотелось, и страсть как захотелось. Дай, думаю,
зайду к Домуховской, к Леканиде Петровне, напьюсь у нее кофию. Иду это по
черной лестнице, отворяю дверь на кухню - никого нет. Ишь, говорю, как
живут откровенно - бери что хочешь, потому и самовар и кастрюли, все,
вижу, на полках стоит.
Да только что этак-то подумала, иду по коридору и слышу, что-то
хлоп-хлоп, хлоп-хлоп. Ах ты боже мой! что это? - думаю. Скажите
пожалуйста, что это такое? Отворяю дверь в ее комнату, а он, этот
приятель-то ее добрый - из актеров он был, и даже немаловажный актер -
артист назывался; ну-с, держит он, сударь, ее одною рукою за руку, а в
другой нагайка.
"Варвар! варвар! - закричала я на него, - что ты это, варвар, над
женщиной делаешь!" - да сама-то, знаешь, промеж них, саквояжем-то своим
накрываюсь, да промеж них-то. Вот ведь что вы, злодеи, над нашей сестрой
делаете!
Я молчал.
- Ну, тут-то я их разняла, не стал он ее при мне больше наказывать, а
она еще было и отговаривается.
"Это, - говорит, - вы не думайте, Домна Платоновна; это он шутил".
"Ладно, - говорю, - матушка; бочка-то, гляди, в платье от его шутилки
не потрескались ли". Однако жили опять; все он у нее стоял на квартире,
только ничего ей, мошенник, ни грошика не платил.
- Тем и кончилось?
- Ну, нет; через несколько времени пошел у них опять карамболь (*7),
пошел он ее опять что день трепать, а тут она какую-то жиличку еще к себе,
приезжую барыньку из купчих, приняла. Чай, ведь сам знаешь, наши купчихи,
как из дому вырвутся, на это дело препростые... Ну он ко всему же к
прежнему да еще почал с этой жиличкой амуриться - пошло у них теперь
такое, что я даже и ходить перестала.
"