старик! Поди сюда!
Старик обернулся на зов, снял шапку и подошел к ним.
- Милосердые господа! - захрипел он. - Помогите бедному, увечному в
тридцати сражениях, престарелому воину...
- Захар! - с удивлением сказал Штольц. - Это ты?
Захар вдруг замолчал, потом, прикрыв глаза рукой от солнца, пристально
поглядел на Штольца.
- Извините, ваше превосходительство, не признаю... ослеп совсем!
- Забыл друга своего барина, Штольца, - упрекнул Штольц.
- Ах, ах, батюшка, Андрей Иваныч! Господи, слепота одолела! Батюшка,
отец родной!
Он суетился, ловил руку Штольца и, не поймав, поцеловал полу его
платья.
- Привел господь дожить до этакой радости меня, пса окаянного... -
завопил он, не то плача, не то смеясь.
Все лицо его как будто прожжено было багровой печатью от лба до
подбородка. Нос был, сверх того, подернут синевой. Голова совсем лысая;
бакенбарды были по-прежнему большие, но смятые и перепутанные, как войлок,
в каждой точно положено было по комку снега. На нем была ветхая, совсем
полинявшая шинель, у которой недоставало одной полы; обут он был в старые,
стоптанные калоши на босу ногу; в руках держал меховую совсем обтертую
шапку.
- Ах ты, господи милосердый! Какую милость сотворил мне сегодня для
праздника...
- Что ты это в каком положении? Отчего? Тебе не стыдно? - строго
спросил Штольц.
- Ах, батюшка, Андрей Иваныч! Что ж делать? - тяжело вздохнув, начал
Захар. - Чем питаться? Бывало, когда Анисья была жива, так я не шатался,
был кусок и хлеба, а как она померла в холеру - царство ей небесное, -
братец барынин не захотели держать меня, звали дармоедом. Михей Андреич
Тарантьев все норовил, как пойдешь мимо, сзади ногой ударить: житья не
стало! Попреков сколько перенес. Поверите ли, сударь, кусок хлеба в горло
не шел. Кабы не барыня, дай бог ей здоровье! - прибавил Захар крестясь, -
давно бы сгиб я на морозе. Она одежонку на зиму дает и хлеба сколько
хочешь, и на печке угол - все по милости своей давала. Да из-за меня и ее
стали попрекать, я и ушел куда глаза глядят! Вот теперь второй год мыкаю
горе...
- Зачем на место не шел? - спросил Штольц.
- Где, батюшка, Андрей Иваныч, нынче место найдешь? Был на двух
местах, да не потрафил. Все не то теперь, не по-прежнему: хуже стало. В
лакеи грамотных требуют; да и у знатных господ нет уж этого, чтоб в
передней битком набито было народу. Всё по одному, редко где два лакея.
Сапоги сами снимают с себя: какую-то машинку выдумали! - с сокрушением
продолжал Захар. - Срам, стыд, пропадает барство!
Он вздохнул.
- Вот определился было я к немцу, к купцу, в передней сидеть; все шло
хорошо, а он меня послал к буфету служить: мое ли дело? Однажды понес
посуду, какую-то богемскую, что ли, полы-то гладкие, скользкие - чтоб им
провалиться! Вдруг ноги у меня врозь, вся посуда, как есть с подносом, и
грянулась оземь: ну, и прогнали! Вдругорядь одной старой графине видом
понравился: "почтенный на взгляд", говорит, и взяла в швейцары. Должность
хорошая, старинная: сиди только важнее на стуле, положи ногу на ногу,
покачивай, да не отвечай сразу, когда кто придет, а сперва зарычи, а потом
уж пропусти или в шею вытолкай, как понадобится; а хорошим гостям,
известно: булавой наотмашь, вот так! - Захар сделал рукой наотмашь. - Оно
лестно, что говорить! Да барыня попалась такая неугодливая - бог с ней! Раз
заглянула ко мне в каморку, увидала клопа, рас
Старик обернулся на зов, снял шапку и подошел к ним.
- Милосердые господа! - захрипел он. - Помогите бедному, увечному в
тридцати сражениях, престарелому воину...
- Захар! - с удивлением сказал Штольц. - Это ты?
Захар вдруг замолчал, потом, прикрыв глаза рукой от солнца, пристально
поглядел на Штольца.
- Извините, ваше превосходительство, не признаю... ослеп совсем!
- Забыл друга своего барина, Штольца, - упрекнул Штольц.
- Ах, ах, батюшка, Андрей Иваныч! Господи, слепота одолела! Батюшка,
отец родной!
Он суетился, ловил руку Штольца и, не поймав, поцеловал полу его
платья.
- Привел господь дожить до этакой радости меня, пса окаянного... -
завопил он, не то плача, не то смеясь.
Все лицо его как будто прожжено было багровой печатью от лба до
подбородка. Нос был, сверх того, подернут синевой. Голова совсем лысая;
бакенбарды были по-прежнему большие, но смятые и перепутанные, как войлок,
в каждой точно положено было по комку снега. На нем была ветхая, совсем
полинявшая шинель, у которой недоставало одной полы; обут он был в старые,
стоптанные калоши на босу ногу; в руках держал меховую совсем обтертую
шапку.
- Ах ты, господи милосердый! Какую милость сотворил мне сегодня для
праздника...
- Что ты это в каком положении? Отчего? Тебе не стыдно? - строго
спросил Штольц.
- Ах, батюшка, Андрей Иваныч! Что ж делать? - тяжело вздохнув, начал
Захар. - Чем питаться? Бывало, когда Анисья была жива, так я не шатался,
был кусок и хлеба, а как она померла в холеру - царство ей небесное, -
братец барынин не захотели держать меня, звали дармоедом. Михей Андреич
Тарантьев все норовил, как пойдешь мимо, сзади ногой ударить: житья не
стало! Попреков сколько перенес. Поверите ли, сударь, кусок хлеба в горло
не шел. Кабы не барыня, дай бог ей здоровье! - прибавил Захар крестясь, -
давно бы сгиб я на морозе. Она одежонку на зиму дает и хлеба сколько
хочешь, и на печке угол - все по милости своей давала. Да из-за меня и ее
стали попрекать, я и ушел куда глаза глядят! Вот теперь второй год мыкаю
горе...
- Зачем на место не шел? - спросил Штольц.
- Где, батюшка, Андрей Иваныч, нынче место найдешь? Был на двух
местах, да не потрафил. Все не то теперь, не по-прежнему: хуже стало. В
лакеи грамотных требуют; да и у знатных господ нет уж этого, чтоб в
передней битком набито было народу. Всё по одному, редко где два лакея.
Сапоги сами снимают с себя: какую-то машинку выдумали! - с сокрушением
продолжал Захар. - Срам, стыд, пропадает барство!
Он вздохнул.
- Вот определился было я к немцу, к купцу, в передней сидеть; все шло
хорошо, а он меня послал к буфету служить: мое ли дело? Однажды понес
посуду, какую-то богемскую, что ли, полы-то гладкие, скользкие - чтоб им
провалиться! Вдруг ноги у меня врозь, вся посуда, как есть с подносом, и
грянулась оземь: ну, и прогнали! Вдругорядь одной старой графине видом
понравился: "почтенный на взгляд", говорит, и взяла в швейцары. Должность
хорошая, старинная: сиди только важнее на стуле, положи ногу на ногу,
покачивай, да не отвечай сразу, когда кто придет, а сперва зарычи, а потом
уж пропусти или в шею вытолкай, как понадобится; а хорошим гостям,
известно: булавой наотмашь, вот так! - Захар сделал рукой наотмашь. - Оно
лестно, что говорить! Да барыня попалась такая неугодливая - бог с ней! Раз
заглянула ко мне в каморку, увидала клопа, рас