что дворняжка преследует курицу, тотчас примет строгие
меры против беспорядков.
И жена его сильно занята: она часа три толкует с Аверкой, портным, как
из мужниной фуфайки перешить Илюше курточку, сама рисует мелом и наблюдает,
чтоб Аверка не украл сукна; потом перейдет в девичью, задаст каждой девке,
сколько сплести в день кружев; потом позовет с собой Настасью Ивановну, или
Степаниду Агаповну, или другую из своей свиты погулять по саду с
практической целью: посмотреть, как наливается яблоко, не упало ли
вчерашнее, которое уж созрело; там привить, там подрезать и т.п.
Но главною заботою была кухня и обед. Об обеде совещались целым домом;
и престарелая тетка приглашалась к совету. Всякий предлагал свое блюдо: кто
суп с потрохами, кто лапшу или желудок, кто рубцы, кто красную, кто белую
подливку к соусу.
Всякий совет принимался в соображение, обсуживался обстоятельно и
потом принимался или отвергался по окончательному приговору хозяйки.
На кухню посылались беспрестанно то Настасья Петровна, то Степанида
Ивановна напомнить о том, прибавить это или отменить то, отнести сахару,
меду, вина для кушанья и посмотреть, все ли положит повар, что отпущено.
Забота о пище была первая и главная жизненная забота в Обломовке.
Какие телята утучнялись там к годовым праздникам! Какая птица
воспитывалась! Сколько тонких соображений, сколько занятий и забот в
ухаживанье за нею! Индейки и цыплята, назначаемые к именинам и другим
торжественным дням, откармливались орехами; гусей лишали моциона,
заставляли висеть в мешке неподвижно за несколько дней до праздника, чтоб
они заплыли жиром. Какие запасы были там варений, солений, печений! Какие
меды, какие квасы варились, какие пироги пеклись в Обломовке!
И так до полудня все суетилось и заботилось, все жило такою полною,
муравьиною, такою заметною жизнью.
В воскресенье и в праздничные дни тоже не унимались эти трудолюбивые
муравьи: тогда стук ножей на кухне раздавался чаще и сильнее; баба
совершала несколько раз путешествие из амбара в кухню с двойным количеством
муки и яиц; на птичьем дворе было более стонов и кровопролитий. Пекли
исполинский пирог, который сами господа ели еще на другой день; на третий и
четвертый день остатки поступали в девичью; пирог доживал до пятницы, так
что один совсем черствый конец, без всякой начинки, доставался, в виде
особой милости, Антипу, который, перекрестясь, с треском неустрашимо
разрушал эту любопытную окаменелость, наслаждаясь более сознанием, что это
господский пирог, нежели самым пирогом, как археолог, с наслаждением пьющий
дрянное вино из черепка какой-нибудь тысячелетней посуды.
А ребенок все смотрел и все наблюдал своим детским, ничего не
пропускающим умом. Он видел, как после полезно и хлопотливо проведенного
утра наставал полдень и обед.
Полдень знойный; на небе ни облачка. Солнце стоит неподвижно над
головой и жжет траву. Воздух перестал струиться и висит без движения. Ни
дерево, ни вода не шелохнутся; над деревней и полем лежит невозмутимая
тишина - все как будто вымерло. Звонко и далеко раздается человеческий
голос в пустоте. В двадцати саженях слышно, как пролетит и прожужжит жук,
да в густой траве кто-то все храпит, как будто кто-нибудь завалился туда и
спит сладким сном.
И в доме воцарилась мертвая тишина. Наступил час всеобщего
послеобеденного сна.
Ребенок видит, что и отец, и мать, и старая тетка, и свита - все
разбрелись по своим уг
меры против беспорядков.
И жена его сильно занята: она часа три толкует с Аверкой, портным, как
из мужниной фуфайки перешить Илюше курточку, сама рисует мелом и наблюдает,
чтоб Аверка не украл сукна; потом перейдет в девичью, задаст каждой девке,
сколько сплести в день кружев; потом позовет с собой Настасью Ивановну, или
Степаниду Агаповну, или другую из своей свиты погулять по саду с
практической целью: посмотреть, как наливается яблоко, не упало ли
вчерашнее, которое уж созрело; там привить, там подрезать и т.п.
Но главною заботою была кухня и обед. Об обеде совещались целым домом;
и престарелая тетка приглашалась к совету. Всякий предлагал свое блюдо: кто
суп с потрохами, кто лапшу или желудок, кто рубцы, кто красную, кто белую
подливку к соусу.
Всякий совет принимался в соображение, обсуживался обстоятельно и
потом принимался или отвергался по окончательному приговору хозяйки.
На кухню посылались беспрестанно то Настасья Петровна, то Степанида
Ивановна напомнить о том, прибавить это или отменить то, отнести сахару,
меду, вина для кушанья и посмотреть, все ли положит повар, что отпущено.
Забота о пище была первая и главная жизненная забота в Обломовке.
Какие телята утучнялись там к годовым праздникам! Какая птица
воспитывалась! Сколько тонких соображений, сколько занятий и забот в
ухаживанье за нею! Индейки и цыплята, назначаемые к именинам и другим
торжественным дням, откармливались орехами; гусей лишали моциона,
заставляли висеть в мешке неподвижно за несколько дней до праздника, чтоб
они заплыли жиром. Какие запасы были там варений, солений, печений! Какие
меды, какие квасы варились, какие пироги пеклись в Обломовке!
И так до полудня все суетилось и заботилось, все жило такою полною,
муравьиною, такою заметною жизнью.
В воскресенье и в праздничные дни тоже не унимались эти трудолюбивые
муравьи: тогда стук ножей на кухне раздавался чаще и сильнее; баба
совершала несколько раз путешествие из амбара в кухню с двойным количеством
муки и яиц; на птичьем дворе было более стонов и кровопролитий. Пекли
исполинский пирог, который сами господа ели еще на другой день; на третий и
четвертый день остатки поступали в девичью; пирог доживал до пятницы, так
что один совсем черствый конец, без всякой начинки, доставался, в виде
особой милости, Антипу, который, перекрестясь, с треском неустрашимо
разрушал эту любопытную окаменелость, наслаждаясь более сознанием, что это
господский пирог, нежели самым пирогом, как археолог, с наслаждением пьющий
дрянное вино из черепка какой-нибудь тысячелетней посуды.
А ребенок все смотрел и все наблюдал своим детским, ничего не
пропускающим умом. Он видел, как после полезно и хлопотливо проведенного
утра наставал полдень и обед.
Полдень знойный; на небе ни облачка. Солнце стоит неподвижно над
головой и жжет траву. Воздух перестал струиться и висит без движения. Ни
дерево, ни вода не шелохнутся; над деревней и полем лежит невозмутимая
тишина - все как будто вымерло. Звонко и далеко раздается человеческий
голос в пустоте. В двадцати саженях слышно, как пролетит и прожужжит жук,
да в густой траве кто-то все храпит, как будто кто-нибудь завалился туда и
спит сладким сном.
И в доме воцарилась мертвая тишина. Наступил час всеобщего
послеобеденного сна.
Ребенок видит, что и отец, и мать, и старая тетка, и свита - все
разбрелись по своим уг