м все резоны, всю неумолимую
необходимость жениться на Настеньке, что, впрочем, он сам понимал еще
лучше меня. Но красноречие мое было возбуждено. Я радовался за дядю.
Долг подстрекал его, иначе бы он никогда не поднялся. Перед долгом же,
перед обязанностью он благоговел. Но, несмотря на то, я решительно не
понимал, как устроится это дело. Я знал и слепо верил, что дядя ни за
что не отступит от того, что раз признал своею обязанностью; но мне
как-то не верилось, чтоб у него достало силы восстать против своих до-
машних. И потому я старался как можно более подстрекнуть и направить его
и работал со всею юношескою горячностью.
- Тем более, тем более, - говорил я, - что теперь уже все решено и
последние сомнения ваши исчезли! Случилось то, чего вы не ожидали, хотя
в сущности все это видели и все прежде вас заметили: Настасья Евграфовна
вас любит! Неужели же вы попустите, - кричал я, - чтоб эта чистая любовь
обратилась для нее в стыд и позор?
- Никогда! Но, друг мой, неужели ж я буду наконец так счастлив? -
вскричал дядя, бросаясь ко мне на шею. - И как это она полюбила меня, и
за что? за что? кажется, во мне нет ничего такого... Я старик перед нею:
вот уж не ожидал-то! ангел мой, ангел!.. Слушай, Сережа, давеча ты спра-
шивал, не влюблен ли я в нее: имел ты какую-нибудь идею?
- Я видел только, дядюшка, что вы ее любите, как больше любить
нельзя: любите и между тем сами про это не знаете. Помилуйте! выписывае-
те меня, хотите женить меня на ней, единственно для того, чтоб она вам
стала племянницей и чтоб иметь ее всегда при себе...
- А ты... а ты прощаешь меня, Сергей!
- Э, дядюшка!..
И он снова обнял меня.
- Смотрите же, дядюшка, все против вас: надо восстать и пойти против
всех, и не далее, как завтра.
- Да... да, завтра! - повторил он несколько задумчиво, - и, знаешь,
примемся за дело с мужеством, с истинным благородством души, с силой ха-
рактера... именно с силой характера!
- Не сробейте, дядюшка!
- Не сробею, Сережа! Одно: не знаю, как начать, как приступить!
- Не думайте об этом, дядюшка. Завтрашний день все решит. Успокойтесь
сегодня. Чем больше думать, тем хуже. А если Фома заговорит - немедленно
его выгнать из дому и стереть его в порошок.
- А нельзя ли не выгонять? Я, брат, так решил: завтра же пойду к не-
му, чем свет, все расскажу, вот как с тобой говорил: не может быть, чтоб
он не понял меня; он благороден, он благороднейший из людей! Но вот что
меня беспокоит: что если маменька предуведомила сегодня Татьяну Ивановну
о завтрашнем предложении? Ведь это уж худо!
- Не беспокойтесь о Татьяне Ивановне, дядюшка.
И я рассказал ему сцену в беседке с Обноскиным. Дядя был в чрезвычай-
ном удивлении. Я ни слова не упомянул о Мизинчикове.
- Фантасмагорическое лицо! истинно фантасмагорическое лицо! - вскри-
чал он. - Бедная! Они подъезжают к ней, хотят воспользоваться ее просто-
тою! Неужели Обноскин? Да ведь он же уехал... Странно, ужасно странно! Я
поражен, Сережа... Это завтра же надо исследовать и принять меры... Но
уверен ли ты совершенно, что это была Татьяна Ивановна?
Я отвечал, что хотя и не видел в лицо, но по некоторым причинам со-
вершенно уверен, что это Татьяна Ивановна.
- Гм! Не интрижка ли с кем-нибудь из дворовых, а тебе показалось, что
Татьяна Ивановна? Не Даша ли, садовника дочь? пролазливая девочка! Заме-
чена, потом
необходимость жениться на Настеньке, что, впрочем, он сам понимал еще
лучше меня. Но красноречие мое было возбуждено. Я радовался за дядю.
Долг подстрекал его, иначе бы он никогда не поднялся. Перед долгом же,
перед обязанностью он благоговел. Но, несмотря на то, я решительно не
понимал, как устроится это дело. Я знал и слепо верил, что дядя ни за
что не отступит от того, что раз признал своею обязанностью; но мне
как-то не верилось, чтоб у него достало силы восстать против своих до-
машних. И потому я старался как можно более подстрекнуть и направить его
и работал со всею юношескою горячностью.
- Тем более, тем более, - говорил я, - что теперь уже все решено и
последние сомнения ваши исчезли! Случилось то, чего вы не ожидали, хотя
в сущности все это видели и все прежде вас заметили: Настасья Евграфовна
вас любит! Неужели же вы попустите, - кричал я, - чтоб эта чистая любовь
обратилась для нее в стыд и позор?
- Никогда! Но, друг мой, неужели ж я буду наконец так счастлив? -
вскричал дядя, бросаясь ко мне на шею. - И как это она полюбила меня, и
за что? за что? кажется, во мне нет ничего такого... Я старик перед нею:
вот уж не ожидал-то! ангел мой, ангел!.. Слушай, Сережа, давеча ты спра-
шивал, не влюблен ли я в нее: имел ты какую-нибудь идею?
- Я видел только, дядюшка, что вы ее любите, как больше любить
нельзя: любите и между тем сами про это не знаете. Помилуйте! выписывае-
те меня, хотите женить меня на ней, единственно для того, чтоб она вам
стала племянницей и чтоб иметь ее всегда при себе...
- А ты... а ты прощаешь меня, Сергей!
- Э, дядюшка!..
И он снова обнял меня.
- Смотрите же, дядюшка, все против вас: надо восстать и пойти против
всех, и не далее, как завтра.
- Да... да, завтра! - повторил он несколько задумчиво, - и, знаешь,
примемся за дело с мужеством, с истинным благородством души, с силой ха-
рактера... именно с силой характера!
- Не сробейте, дядюшка!
- Не сробею, Сережа! Одно: не знаю, как начать, как приступить!
- Не думайте об этом, дядюшка. Завтрашний день все решит. Успокойтесь
сегодня. Чем больше думать, тем хуже. А если Фома заговорит - немедленно
его выгнать из дому и стереть его в порошок.
- А нельзя ли не выгонять? Я, брат, так решил: завтра же пойду к не-
му, чем свет, все расскажу, вот как с тобой говорил: не может быть, чтоб
он не понял меня; он благороден, он благороднейший из людей! Но вот что
меня беспокоит: что если маменька предуведомила сегодня Татьяну Ивановну
о завтрашнем предложении? Ведь это уж худо!
- Не беспокойтесь о Татьяне Ивановне, дядюшка.
И я рассказал ему сцену в беседке с Обноскиным. Дядя был в чрезвычай-
ном удивлении. Я ни слова не упомянул о Мизинчикове.
- Фантасмагорическое лицо! истинно фантасмагорическое лицо! - вскри-
чал он. - Бедная! Они подъезжают к ней, хотят воспользоваться ее просто-
тою! Неужели Обноскин? Да ведь он же уехал... Странно, ужасно странно! Я
поражен, Сережа... Это завтра же надо исследовать и принять меры... Но
уверен ли ты совершенно, что это была Татьяна Ивановна?
Я отвечал, что хотя и не видел в лицо, но по некоторым причинам со-
вершенно уверен, что это Татьяна Ивановна.
- Гм! Не интрижка ли с кем-нибудь из дворовых, а тебе показалось, что
Татьяна Ивановна? Не Даша ли, садовника дочь? пролазливая девочка! Заме-
чена, потом