у и говорю, что замечена. Анна Ниловна выследила... Да нет
же, однако! Ведь он говорил, что жениться хочет. Странно! Странно!
Наконец мы расстались. Я обнял и благословил дядю. "Завтра, завтра, -
повторял он, - все решится, - прежде чем ты встанешь, решится. Пойду к
Фоме и поступлю с ним по-рыцарски, открою ему все, как родному брату,
все изгибы сердца, всю внутренность. Прощай, Сережа. Ложись, ты устал; а
я уж, верно, во всю ночь глаз не сомкну".
Он ушел. Я тотчас же лег, усталый и измученный донельзя. День был
трудный. Нервы мои были расстроены, и, прежде чем заснул, я несколько
раз вздрагивал и просыпался. Но как ни странны были мои впечатления при
отходе ко сну, все-таки странность их почти ничего не значила перед ори-
гинальностью моего пробуждения на другое утро.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ И ПОСЛЕДНЯЯ
I
ПОГОНЯ
Я спал, крепко без снов. Вдруг я почувствовал, что на мои ноги налег-
ла десятипудовая тяжесть. Я вскрикнул и проснулся. Был уже день; в окна
ярко заглядывало солнце. На кровати моей, или, лучше сказать, на моих
ногах, сидел господин Бахчеев.
Сомневаться было невозможно: это был он. Высвободив кое-как ноги, я
приподнялся на постели и смотрел на него с тупым недоумением едва прос-
нувшегося человека.
- Он еще и смотрит! - вскричал толстяк. - Да ты что на меня уставил-
ся? Вставай, батюшка, вставай! полчаса бужу; продирай глаза-то!
- Да что случилось? который час?
- Час, батюшка, еще ранний, а Февронья-то наша и свету не дождалась,
улепетнула. Вставай, в погоню едем!
- Какая Февронья?
- Да наша-то, блаженная-то! улепетнула! еще до свету улепетнула! Я к
вам, батюшка, на минутку, только вас разбудить, да вот и возись с тобой
два часа! Вставайте, батюшка, вас и дядюшка ждет. Дождались праздника! -
прибавил он с каким-то злорадным раздражением в голосе.
- Да про кого и про что вы говорите? - сказал я с нетерпением, начи-
ная, впрочем, догадываться. - Уж не Татьяна ль Ивановна?
- А как же? она и есть! Я говорил, предрекал - не хотели слушать! Вот
она тебя и поздравила теперь с праздником! На амуре помешана, а амур-то
у нее крепко в голове засел! Тьфу! А тот-то, тот-то каков? с бороден-
кой-то?
- Неужели с Мизинчиковым?
- Тьфу ты пропасть! Да ты, батюшка, протри глаза-то, отрезвись хоть
маленько, хоть для великого божьего праздника! Знать, тебя еще за ужином
вчера укачало, коли теперь еще бродит! С каким Мизинчиковым? С Обноски-
ным, а не с Мизинчиковым. А Иван Иваныч Мизинчиков человек благонравный
и теперь с нами же в погоню сбирается.
- Что вы говорите? - вскричал я, даже привскакнув на постели, - неу-
жели с Обноскиным?
- Тьфу ты, досадный человек! - отвечал толстяк, вскакивая с места, -
я к нему как к образованному человеку пришел оказию сообщить, а он еще
сомневается! Ну, батюшка, если хочешь с нами, так вставай, напяливай
свои штанишки, а мне нечего с тобой языком стучать: и без того золотое
время с тобой потерял!
И он вышел в чрезвычайном негодовании.
Пораженный известием, я вскочил с кровати, поспешно оделся и сбежал
вниз. Думая отыскать дядю в доме, где, казалось, все еще спали и ничего
не знали о происшедшем, я осторожно поднялся на парадное крыльцо и в се-
нях встретил Настеньку. Одета она была наскоро, в каком-то утреннем
пеньюаре иль шлафроке. Волосы ее были в беспорядке: видно было, что она
только что вскоч
же, однако! Ведь он говорил, что жениться хочет. Странно! Странно!
Наконец мы расстались. Я обнял и благословил дядю. "Завтра, завтра, -
повторял он, - все решится, - прежде чем ты встанешь, решится. Пойду к
Фоме и поступлю с ним по-рыцарски, открою ему все, как родному брату,
все изгибы сердца, всю внутренность. Прощай, Сережа. Ложись, ты устал; а
я уж, верно, во всю ночь глаз не сомкну".
Он ушел. Я тотчас же лег, усталый и измученный донельзя. День был
трудный. Нервы мои были расстроены, и, прежде чем заснул, я несколько
раз вздрагивал и просыпался. Но как ни странны были мои впечатления при
отходе ко сну, все-таки странность их почти ничего не значила перед ори-
гинальностью моего пробуждения на другое утро.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ И ПОСЛЕДНЯЯ
I
ПОГОНЯ
Я спал, крепко без снов. Вдруг я почувствовал, что на мои ноги налег-
ла десятипудовая тяжесть. Я вскрикнул и проснулся. Был уже день; в окна
ярко заглядывало солнце. На кровати моей, или, лучше сказать, на моих
ногах, сидел господин Бахчеев.
Сомневаться было невозможно: это был он. Высвободив кое-как ноги, я
приподнялся на постели и смотрел на него с тупым недоумением едва прос-
нувшегося человека.
- Он еще и смотрит! - вскричал толстяк. - Да ты что на меня уставил-
ся? Вставай, батюшка, вставай! полчаса бужу; продирай глаза-то!
- Да что случилось? который час?
- Час, батюшка, еще ранний, а Февронья-то наша и свету не дождалась,
улепетнула. Вставай, в погоню едем!
- Какая Февронья?
- Да наша-то, блаженная-то! улепетнула! еще до свету улепетнула! Я к
вам, батюшка, на минутку, только вас разбудить, да вот и возись с тобой
два часа! Вставайте, батюшка, вас и дядюшка ждет. Дождались праздника! -
прибавил он с каким-то злорадным раздражением в голосе.
- Да про кого и про что вы говорите? - сказал я с нетерпением, начи-
ная, впрочем, догадываться. - Уж не Татьяна ль Ивановна?
- А как же? она и есть! Я говорил, предрекал - не хотели слушать! Вот
она тебя и поздравила теперь с праздником! На амуре помешана, а амур-то
у нее крепко в голове засел! Тьфу! А тот-то, тот-то каков? с бороден-
кой-то?
- Неужели с Мизинчиковым?
- Тьфу ты пропасть! Да ты, батюшка, протри глаза-то, отрезвись хоть
маленько, хоть для великого божьего праздника! Знать, тебя еще за ужином
вчера укачало, коли теперь еще бродит! С каким Мизинчиковым? С Обноски-
ным, а не с Мизинчиковым. А Иван Иваныч Мизинчиков человек благонравный
и теперь с нами же в погоню сбирается.
- Что вы говорите? - вскричал я, даже привскакнув на постели, - неу-
жели с Обноскиным?
- Тьфу ты, досадный человек! - отвечал толстяк, вскакивая с места, -
я к нему как к образованному человеку пришел оказию сообщить, а он еще
сомневается! Ну, батюшка, если хочешь с нами, так вставай, напяливай
свои штанишки, а мне нечего с тобой языком стучать: и без того золотое
время с тобой потерял!
И он вышел в чрезвычайном негодовании.
Пораженный известием, я вскочил с кровати, поспешно оделся и сбежал
вниз. Думая отыскать дядю в доме, где, казалось, все еще спали и ничего
не знали о происшедшем, я осторожно поднялся на парадное крыльцо и в се-
нях встретил Настеньку. Одета она была наскоро, в каком-то утреннем
пеньюаре иль шлафроке. Волосы ее были в беспорядке: видно было, что она
только что вскоч