ышит: "Знаете, - говорит вдруг мне, - маменька, кабы мы были
грубые, то мы бы от него, может, по гордости нашей, и не приняли, а что мы
теперь приняли, то тем самым только деликатность нашу доказали ему, что во
всем ему доверяем, как почтенному седому человеку, не правда ли?" Я сначала
не так поняла да говорю: "Почему, Оля, от благородного и богатого человека
благодеяния не принять, коли он сверх того доброй души человек?" Нахмурилась
она на меня: "Нет, говорит, маменька, это не то, не благодеяние нужно, а
"гуманность" его, говорит, дорога. А деньги так даже лучше бы было нам и
совсем не брать, маменька: коли уж он место обещался достать, то и того
достаточно... хоть мы и нуждаемся". - "Ну, говорю, Оля, нужды-то наши
таковы, что отказаться никак нельзя", - усмехнулась даже я. Ну, рада я про
себя, только она мне через час и ввернула: "Вы, говорит, маменька, деньги-то
подождите тратить", - решительно так сказала. "Что же? - говорю". - "Так,
говорит", - оборвала и замолчала. На весь вечер примолкла; только ночью во
втором часу просыпаюсь я, слышу, Оля ворочается на кровати: "Не спите, вы,
маменька?" - "Нет, говорю, не сплю". - "Знаете, говорит, ведь он меня
оскорбить хотел?" - "Что ты, что ты? - говорю". - "Непременно, говорит, так:
это подлый человек, не смейте, говорит, ни одной копейки его денег тратить".
Я было стала ей говорить, всплакнула даже тут же на постели, - отвернулась
она к стене: "Молчите, говорит, дайте мне спать!" Наутро смотрю на нее,
ходит, на себя непохожа; и вот, верьте не верьте мне, перед судом божиим
скажу: не в своем уме она тогда была! С самого того разу, как ее в этом
подлом доме оскорбили, помутилось у ней сердце... и ум. Смотрю я на нее в то
утро и сумневаюсь на нее; страшно мне; не буду, думаю, противоречить ей ни в
одном слове. "Он, говорит, маменька, адреса-то своего так и не оставил". -
"Грех тебе, говорю, Оля: сама его вчера слышала, сама потом хвалила, сама
благодарными слезами заплакать готова была". Только я это сказала -
взвизгнула она, топнула: "Подлых, говорит, вы чувств женщина, старого вы,
говорит, воспитания на крепостном праве!"... И уж что тут не говорила,
схватила шляпку, выбежала, я кричу ей вслед: что с ней, думаю, куда
побежала? А она бегала в адресный стол, узнала, где господин Версилов живет,
пришла: "Сегодня же, говорит, сейчас отнесу ему деньги и в лицо шваркну; он
меня, говорит, оскорбить хотел, как Сафронов (это купец-то наш); только
Сафронов оскорбил как грубый мужик, а этот как хитрый иезуит". А тут вдруг
на беду и постучался этот вчерашний господин: "Слышу, говорят про Версилова,
могу сообщить". Как услыхала она про Версилова, так на него и накинулась, в
исступлении вся, говорит-говорит, смотрю я на нее и дивлюсь: ни с кем она,
молчаливая такая, так не говорит, а тут еще с незнакомым совсем человеком?
Щеки у ней разгорелись, глаза сверкают... А он-то как раз: "Совершенная,
говорит, ваша правда, сударыня. Версилов, говорит, это точь-в-точь как
генералы здешние, которых в газетах описывают; разоденется генерал во все
ордена и пойдет по всем гувернанткам, что в газетах публикуются, и ходит и
что надо находит; а коли не найдет чего надо, посидит, поговорит, наобещает
с три короба и уйдет, - все-таки развлечение себе доставил". Расхохоталась
даже Оля, только злобно так, а господин-то этот, смотрю, за руку ее берет,
грубые, то мы бы от него, может, по гордости нашей, и не приняли, а что мы
теперь приняли, то тем самым только деликатность нашу доказали ему, что во
всем ему доверяем, как почтенному седому человеку, не правда ли?" Я сначала
не так поняла да говорю: "Почему, Оля, от благородного и богатого человека
благодеяния не принять, коли он сверх того доброй души человек?" Нахмурилась
она на меня: "Нет, говорит, маменька, это не то, не благодеяние нужно, а
"гуманность" его, говорит, дорога. А деньги так даже лучше бы было нам и
совсем не брать, маменька: коли уж он место обещался достать, то и того
достаточно... хоть мы и нуждаемся". - "Ну, говорю, Оля, нужды-то наши
таковы, что отказаться никак нельзя", - усмехнулась даже я. Ну, рада я про
себя, только она мне через час и ввернула: "Вы, говорит, маменька, деньги-то
подождите тратить", - решительно так сказала. "Что же? - говорю". - "Так,
говорит", - оборвала и замолчала. На весь вечер примолкла; только ночью во
втором часу просыпаюсь я, слышу, Оля ворочается на кровати: "Не спите, вы,
маменька?" - "Нет, говорю, не сплю". - "Знаете, говорит, ведь он меня
оскорбить хотел?" - "Что ты, что ты? - говорю". - "Непременно, говорит, так:
это подлый человек, не смейте, говорит, ни одной копейки его денег тратить".
Я было стала ей говорить, всплакнула даже тут же на постели, - отвернулась
она к стене: "Молчите, говорит, дайте мне спать!" Наутро смотрю на нее,
ходит, на себя непохожа; и вот, верьте не верьте мне, перед судом божиим
скажу: не в своем уме она тогда была! С самого того разу, как ее в этом
подлом доме оскорбили, помутилось у ней сердце... и ум. Смотрю я на нее в то
утро и сумневаюсь на нее; страшно мне; не буду, думаю, противоречить ей ни в
одном слове. "Он, говорит, маменька, адреса-то своего так и не оставил". -
"Грех тебе, говорю, Оля: сама его вчера слышала, сама потом хвалила, сама
благодарными слезами заплакать готова была". Только я это сказала -
взвизгнула она, топнула: "Подлых, говорит, вы чувств женщина, старого вы,
говорит, воспитания на крепостном праве!"... И уж что тут не говорила,
схватила шляпку, выбежала, я кричу ей вслед: что с ней, думаю, куда
побежала? А она бегала в адресный стол, узнала, где господин Версилов живет,
пришла: "Сегодня же, говорит, сейчас отнесу ему деньги и в лицо шваркну; он
меня, говорит, оскорбить хотел, как Сафронов (это купец-то наш); только
Сафронов оскорбил как грубый мужик, а этот как хитрый иезуит". А тут вдруг
на беду и постучался этот вчерашний господин: "Слышу, говорят про Версилова,
могу сообщить". Как услыхала она про Версилова, так на него и накинулась, в
исступлении вся, говорит-говорит, смотрю я на нее и дивлюсь: ни с кем она,
молчаливая такая, так не говорит, а тут еще с незнакомым совсем человеком?
Щеки у ней разгорелись, глаза сверкают... А он-то как раз: "Совершенная,
говорит, ваша правда, сударыня. Версилов, говорит, это точь-в-точь как
генералы здешние, которых в газетах описывают; разоденется генерал во все
ордена и пойдет по всем гувернанткам, что в газетах публикуются, и ходит и
что надо находит; а коли не найдет чего надо, посидит, поговорит, наобещает
с три короба и уйдет, - все-таки развлечение себе доставил". Расхохоталась
даже Оля, только злобно так, а господин-то этот, смотрю, за руку ее берет,