сь, как совершенный мальчишка.
"Я, могший выдержать голод, я не могу выдержать себя на такой глупости!" -
вот что дразнило меня. К тому же сознание, что у меня, во мне, как бы я ни
казался смешон и унижен, лежит то сокровище силы, которое заставит их всех
когда-нибудь изменить обо мне мнение, это сознание - уже с самых почти
детских униженных лет моих - составляло тогда единственный источник жизни
моей, мой свет и мое достоинство, мое оружие и мое утешение, иначе я бы,
может быть, убил себя еще ребенком. А потому, мог ли я не быть раздражен на
себя, видя, в какое жалкое существо обращаюсь я за игорным столом? Вот
почему я уж и не мог отстать от игры: теперь я все это ясно вижу. Кроме
этого, главного, страдало и мелочное самолюбие: проигрыш унижал меня перед
князем, перед Версиловым, хотя тот ничего не удостоивал говорить, перед
всеми, даже перед Татьяной, - так мне казалось, чувствовалось. Наконец,
сделаю и еще признание: я уже тогда развратился; мне уже трудно было
отказаться от обеда в семь блюд в ресторане, от Матвея, от английского
магазина, от мнения моего парфюмера, ну и от всего этого. Я сознавал это и
тогда, но только отмахивался рукой; теперь же, записывая, краснею.
III.
Прибыв один и очутившись в незнакомой толпе, я сначала пристроился в
уголке стола и начал ставить мелкими кушами и так просидел часа два, не
шевельнувшись. В эти два часа шла страшная бурда - ни то ни се. Я пропускал
удивительные шансы и старался не злиться, а взять хладнокровием и
уверенностью. Кончилось тем, что за все два часа я не проиграл и не выиграл:
из трехсот рублей проиграл рублей десять - пятнадцать. Этот ничтожный
результат обозлил меня, и к тому же случилась пренеприятная гадость. Я знаю,
что за этими рулетками случаются иногда воры, то есть не то что с улицы, а
просто из известных игроков. Я, например, уверен, что известный игрок
Афердов - вор; он и теперь фигурирует по городу: я еще недавно встретил его
на паре собственных пони, но он - вор и украл у меня. Но об этом история еще
впереди; в этот же вечер случилась лишь прелюдия: я сидел все эти два часа
на углу стола, а подле меня, слева, помещался все время один гниленький
франтик, я думаю, из жидков; он, впрочем, где-то участвует, что-то даже
пишет и печатает. В самую последнюю минуту я вдруг выиграл двадцать рублей.
Две красные кредитки лежали передо мной, и вдруг, я вижу, этот жиденок
протягивает руку и преспокойно тащит одну мою кредитку. Я было остановил
его, но он, с самым наглым видом и нисколько не возвышая голоса, вдруг
объявляет мне, что это - его выигрыш, что он сейчас сам поставил и взял; он
даже не захотел и продолжать разговора и отвернулся. Как нарочно, я был в ту
секунду в преглупом состоянии духа: я замыслил большую идею и, плюнув,
быстро встал и отошел, не захотев даже спорить и подарив ему красненькую. Да
уж и трудно было бы вести эту историю с наглым воришкой, потому что было
упущено время; игра уже ушла вперед. И вот это-то и было моей огромной
ошибкой, которая и отразилась в последствиях: три-четыре игрока подле нас
заметили наше препинание и, увидя, что я так легко отступился, вероятно,
приняли меня самого за такого. Было ровно двенадцать часов; я прошел в
следующую комнату, подумал, сообразил о новом плане и, воротясь, разменял у
банка мои кредитки на полуимпериалы
"Я, могший выдержать голод, я не могу выдержать себя на такой глупости!" -
вот что дразнило меня. К тому же сознание, что у меня, во мне, как бы я ни
казался смешон и унижен, лежит то сокровище силы, которое заставит их всех
когда-нибудь изменить обо мне мнение, это сознание - уже с самых почти
детских униженных лет моих - составляло тогда единственный источник жизни
моей, мой свет и мое достоинство, мое оружие и мое утешение, иначе я бы,
может быть, убил себя еще ребенком. А потому, мог ли я не быть раздражен на
себя, видя, в какое жалкое существо обращаюсь я за игорным столом? Вот
почему я уж и не мог отстать от игры: теперь я все это ясно вижу. Кроме
этого, главного, страдало и мелочное самолюбие: проигрыш унижал меня перед
князем, перед Версиловым, хотя тот ничего не удостоивал говорить, перед
всеми, даже перед Татьяной, - так мне казалось, чувствовалось. Наконец,
сделаю и еще признание: я уже тогда развратился; мне уже трудно было
отказаться от обеда в семь блюд в ресторане, от Матвея, от английского
магазина, от мнения моего парфюмера, ну и от всего этого. Я сознавал это и
тогда, но только отмахивался рукой; теперь же, записывая, краснею.
III.
Прибыв один и очутившись в незнакомой толпе, я сначала пристроился в
уголке стола и начал ставить мелкими кушами и так просидел часа два, не
шевельнувшись. В эти два часа шла страшная бурда - ни то ни се. Я пропускал
удивительные шансы и старался не злиться, а взять хладнокровием и
уверенностью. Кончилось тем, что за все два часа я не проиграл и не выиграл:
из трехсот рублей проиграл рублей десять - пятнадцать. Этот ничтожный
результат обозлил меня, и к тому же случилась пренеприятная гадость. Я знаю,
что за этими рулетками случаются иногда воры, то есть не то что с улицы, а
просто из известных игроков. Я, например, уверен, что известный игрок
Афердов - вор; он и теперь фигурирует по городу: я еще недавно встретил его
на паре собственных пони, но он - вор и украл у меня. Но об этом история еще
впереди; в этот же вечер случилась лишь прелюдия: я сидел все эти два часа
на углу стола, а подле меня, слева, помещался все время один гниленький
франтик, я думаю, из жидков; он, впрочем, где-то участвует, что-то даже
пишет и печатает. В самую последнюю минуту я вдруг выиграл двадцать рублей.
Две красные кредитки лежали передо мной, и вдруг, я вижу, этот жиденок
протягивает руку и преспокойно тащит одну мою кредитку. Я было остановил
его, но он, с самым наглым видом и нисколько не возвышая голоса, вдруг
объявляет мне, что это - его выигрыш, что он сейчас сам поставил и взял; он
даже не захотел и продолжать разговора и отвернулся. Как нарочно, я был в ту
секунду в преглупом состоянии духа: я замыслил большую идею и, плюнув,
быстро встал и отошел, не захотев даже спорить и подарив ему красненькую. Да
уж и трудно было бы вести эту историю с наглым воришкой, потому что было
упущено время; игра уже ушла вперед. И вот это-то и было моей огромной
ошибкой, которая и отразилась в последствиях: три-четыре игрока подле нас
заметили наше препинание и, увидя, что я так легко отступился, вероятно,
приняли меня самого за такого. Было ровно двенадцать часов; я прошел в
следующую комнату, подумал, сообразил о новом плане и, воротясь, разменял у
банка мои кредитки на полуимпериалы