еханики скоро
все тайны божии разыщут, ни одной нам с тобой не оставят", - так и сказал
это, запомнил я. А я в этот микроскоп, еще тридцать пять лет перед тем,
смотрел у Александра Владимировича Малгасова, господина нашего, дядюшки
Андрея Петровичева по матери, от которого вотчина и отошла потом, по смерти
его, к Андрею Петровичу. Барин был важный, большой генерал, и большую псовую
охоту содержал, и я многие годы при нем выжил тогда в ловчих. Вот тогда и
поставил он тоже этот микроскоп, тоже привез с собой, и повелел всей дворне
одному за другим подходить, как мужскому, так и женскому полу, и смотреть, и
тоже показывали блоху и вошь, и конец иголки, и волосок, и каплю воды. И уж
потеха была: подходить боятся, да и барина боятся - вспыльчив был. Одни так
и смотреть-то не умеют, щурят глаз, а ничего не видят; другие страшатся и
кричат, а староста Савин Макаров глаза обеими руками закрыл да и кричит:
"Что хошь со мной делайте - нейду!" Пустого смеху тут много вышло. Петру
Валерьянычу я, однако, не признался, что еще допреж сего, с лишком тридцать
пять лет тому, это самое чудо видел, потому вижу от великого удовольствия
показывает человек, и стал я, напротив, дивиться и ужасаться. Дал он мне
срок и спрашивает: "Ну, что, старик, теперь скажешь?" А я восклонился и
говорю ему: "Рече господь: да будет свет, и бысть свет", а он вдруг мне на
то: "А не бысть ли тьма?" И так странно сказал сие, даже не усмехнулся.
Удивился я на него тогда, а он словно даже осердился, примолк.
- Просто-запросто ваш Петр Валерьяныч в монастыре ест кутью и кладет
поклоны, а в бога не верует, и вы под такую минуту попали - вот и все, -
сказал я, - и сверх того, человек довольно смешной: ведь уж, наверно, он раз
десять прежде того микроскоп видел, что ж он так с ума сошел в
одиннадцатый-то раз? Впечатлительность какая-то нервная... в монастыре
выработал.
- Человек чистый и ума высокого, - внушительно произнес старик, - и не
безбожник он. В ем ума гущина, а сердце неспокойное. Таковых людей очень
много теперь пошло из господского и из ученого звания. И вот что еще скажу:
сам казнит себя человек. А ты их обходи и им не досаждай, а перед ночным
сном их поминай на молитве, ибо таковые бога ищут. Ты молишься ли перед
сном-то?
- Нет, считаю это пустою обрядностью. Я должен вам, впрочем,
признаться, что мне ваш Петр Валерьяныч нравится: не сено по крайней мере, а
все же человек, несколько похожий на одного близкого нам обоим человечка,
которого мы оба знаем.
Старик обратил внимание лишь на первую фразу моего ответа:
- Напрасно, друг, не молишься; хорошо оно, сердцу весело, и пред сном,
и восстав от сна, и пробудись в ночи. Это я тебе скажу. Летом же, в июле
месяце, поспешали мы в Богородский монастырь к празднику. Чем ближе
подходили к месту, тем пуще приставал народ, и сошлось наконец нас чуть не
два ста человек, все спешивших лобызать святые и целокупные мощи великих
обоих чудотворцев Аникия и Григория. Заночевали, брате, мы в поле, и
проснулся я заутра рано, еще все спали, и даже солнышко из-за леса не
выглянуло. Восклонился я, милый, главой, обвел кругом взор и вздохнул:
красота везде неизреченная! Тихо все, воздух легкий; травка растет - расти,
травка божия, птичка поет - пой, птичка божия, ребеночек у женщины на руках
пискнул - господь с тобой, малень
все тайны божии разыщут, ни одной нам с тобой не оставят", - так и сказал
это, запомнил я. А я в этот микроскоп, еще тридцать пять лет перед тем,
смотрел у Александра Владимировича Малгасова, господина нашего, дядюшки
Андрея Петровичева по матери, от которого вотчина и отошла потом, по смерти
его, к Андрею Петровичу. Барин был важный, большой генерал, и большую псовую
охоту содержал, и я многие годы при нем выжил тогда в ловчих. Вот тогда и
поставил он тоже этот микроскоп, тоже привез с собой, и повелел всей дворне
одному за другим подходить, как мужскому, так и женскому полу, и смотреть, и
тоже показывали блоху и вошь, и конец иголки, и волосок, и каплю воды. И уж
потеха была: подходить боятся, да и барина боятся - вспыльчив был. Одни так
и смотреть-то не умеют, щурят глаз, а ничего не видят; другие страшатся и
кричат, а староста Савин Макаров глаза обеими руками закрыл да и кричит:
"Что хошь со мной делайте - нейду!" Пустого смеху тут много вышло. Петру
Валерьянычу я, однако, не признался, что еще допреж сего, с лишком тридцать
пять лет тому, это самое чудо видел, потому вижу от великого удовольствия
показывает человек, и стал я, напротив, дивиться и ужасаться. Дал он мне
срок и спрашивает: "Ну, что, старик, теперь скажешь?" А я восклонился и
говорю ему: "Рече господь: да будет свет, и бысть свет", а он вдруг мне на
то: "А не бысть ли тьма?" И так странно сказал сие, даже не усмехнулся.
Удивился я на него тогда, а он словно даже осердился, примолк.
- Просто-запросто ваш Петр Валерьяныч в монастыре ест кутью и кладет
поклоны, а в бога не верует, и вы под такую минуту попали - вот и все, -
сказал я, - и сверх того, человек довольно смешной: ведь уж, наверно, он раз
десять прежде того микроскоп видел, что ж он так с ума сошел в
одиннадцатый-то раз? Впечатлительность какая-то нервная... в монастыре
выработал.
- Человек чистый и ума высокого, - внушительно произнес старик, - и не
безбожник он. В ем ума гущина, а сердце неспокойное. Таковых людей очень
много теперь пошло из господского и из ученого звания. И вот что еще скажу:
сам казнит себя человек. А ты их обходи и им не досаждай, а перед ночным
сном их поминай на молитве, ибо таковые бога ищут. Ты молишься ли перед
сном-то?
- Нет, считаю это пустою обрядностью. Я должен вам, впрочем,
признаться, что мне ваш Петр Валерьяныч нравится: не сено по крайней мере, а
все же человек, несколько похожий на одного близкого нам обоим человечка,
которого мы оба знаем.
Старик обратил внимание лишь на первую фразу моего ответа:
- Напрасно, друг, не молишься; хорошо оно, сердцу весело, и пред сном,
и восстав от сна, и пробудись в ночи. Это я тебе скажу. Летом же, в июле
месяце, поспешали мы в Богородский монастырь к празднику. Чем ближе
подходили к месту, тем пуще приставал народ, и сошлось наконец нас чуть не
два ста человек, все спешивших лобызать святые и целокупные мощи великих
обоих чудотворцев Аникия и Григория. Заночевали, брате, мы в поле, и
проснулся я заутра рано, еще все спали, и даже солнышко из-за леса не
выглянуло. Восклонился я, милый, главой, обвел кругом взор и вздохнул:
красота везде неизреченная! Тихо все, воздух легкий; травка растет - расти,
травка божия, птичка поет - пой, птичка божия, ребеночек у женщины на руках
пискнул - господь с тобой, малень