л скорее
погубить себя, чем оставаться недостойным в собственных глазах своих". Вот
что выражал, по-видимому, каждый жест ее. Не знаю, но я точно бы так же
поступил на ее месте. Не знаю тоже, те ли же мысли были у нее на душе, то
есть про себя; подозреваю, что нет. Другой, ясной половиной своего рассудка
она непременно должна была прозревать всю ничтожность своего "героя"; ибо
кто ж не согласится теперь, что этот несчастный и даже великодушный человек
в своем роде был в то же время в высшей степени ничтожным человеком? Даже
самая эта заносчивость и как бы накидчивость ее на всех нас, эта
беспрерывная подозрительность ее, что мы думаем об нем иначе, - давала
отчасти угадывать, что в тайниках ее сердца могло сложиться и другое
суждение о несчастном ее друге. Но спешу прибавить, однако же, от себя, что,
на мой взгляд, она была хоть наполовину, да права; ей даже было
простительнее всех нас колебаться в окончательном выводе. Я сам признаюсь от
всей души моей, что и до сих пор, когда уже все прошло, совершенно не знаю,
как и во что окончательно оценить этого несчастного, задавшего лам всем
такую задачу.
Тем не менее в доме от нее начался было чуть не маленький ад. Лиза,
столь сильно любившая, должна была очень страдать. По характеру своему она
предпочла страдать молча. Характер со был похож на мой, то есть самовластный
и гордый, и я всегда думал, и тогда и теперь, что она полюбила князя из
самовластия, именно за то, что в нем не было характера и что он вполне, с
первого слова и часа, подчинился ей. Это как-то само собою в сердце
делается, безо всякого предварительного расчета; но такая любовь, сильная к
слабому, бывает иногда несравненно сильнее и мучительнее, чем любовь равных
характеров, потому что невольно берешь на себя ответственность за своего
слабого друга. Я по крайней мере так думаю. Все наши, с самого начала,
окружили ее самыми нежными заботами, особенно мама; но она не смягчилась, не
откликнулась на участие и как бы отвергла всякую помощь. С мамой еще
говорила вначале, но с каждым днем становилась скупее на слова, отрывистее и
даже жестче. С Версиловым сначала советовалась, но вскоре избрала в
советники и помощники Васина, как с удивлением узнал я после... Она ходила к
Васину каждый день, ходила тоже по судам, по начальству князя, ходила к
адвокатам, к прокурору; под конец ее почти совсем не бывало по целым дням
дома. Разумеется, каждый день, раза по два, посещала и князя, который был
заключен в тюрьме, в дворянском отделении, по свидания эти, как я вполне
убедился впоследствии, бывали очень для Лизы тягостны. Разумеется, кто ж
третий может вполне узнать дела двух любящихся? Но мне известно, что князь
глубоко оскорблял ее поминутно, и чем, например? Странное дело: беспрерывною
ревностью. Впрочем, об этом впоследствии; но прибавлю к этому одну мысль:
трудно решить, кто из них кого мучил более. Гордившаяся между нами своим
героем, Лиза относилась, может быть, совершенно иначе к нему глаз на глаз,
как я подозреваю твердо, по некоторым данным, о которых, впрочем, тоже
впоследствии.
Итак, что до чувств и отношений моих к Лизе, то все, что было наружу,
была лишь напускная, ревнивая ложь с обеих сторон, но никогда мы оба не
любили друг друга сильнее, как в это время. Прибавлю еще, что к Макару
Ивановичу, с самого появлен
погубить себя, чем оставаться недостойным в собственных глазах своих". Вот
что выражал, по-видимому, каждый жест ее. Не знаю, но я точно бы так же
поступил на ее месте. Не знаю тоже, те ли же мысли были у нее на душе, то
есть про себя; подозреваю, что нет. Другой, ясной половиной своего рассудка
она непременно должна была прозревать всю ничтожность своего "героя"; ибо
кто ж не согласится теперь, что этот несчастный и даже великодушный человек
в своем роде был в то же время в высшей степени ничтожным человеком? Даже
самая эта заносчивость и как бы накидчивость ее на всех нас, эта
беспрерывная подозрительность ее, что мы думаем об нем иначе, - давала
отчасти угадывать, что в тайниках ее сердца могло сложиться и другое
суждение о несчастном ее друге. Но спешу прибавить, однако же, от себя, что,
на мой взгляд, она была хоть наполовину, да права; ей даже было
простительнее всех нас колебаться в окончательном выводе. Я сам признаюсь от
всей души моей, что и до сих пор, когда уже все прошло, совершенно не знаю,
как и во что окончательно оценить этого несчастного, задавшего лам всем
такую задачу.
Тем не менее в доме от нее начался было чуть не маленький ад. Лиза,
столь сильно любившая, должна была очень страдать. По характеру своему она
предпочла страдать молча. Характер со был похож на мой, то есть самовластный
и гордый, и я всегда думал, и тогда и теперь, что она полюбила князя из
самовластия, именно за то, что в нем не было характера и что он вполне, с
первого слова и часа, подчинился ей. Это как-то само собою в сердце
делается, безо всякого предварительного расчета; но такая любовь, сильная к
слабому, бывает иногда несравненно сильнее и мучительнее, чем любовь равных
характеров, потому что невольно берешь на себя ответственность за своего
слабого друга. Я по крайней мере так думаю. Все наши, с самого начала,
окружили ее самыми нежными заботами, особенно мама; но она не смягчилась, не
откликнулась на участие и как бы отвергла всякую помощь. С мамой еще
говорила вначале, но с каждым днем становилась скупее на слова, отрывистее и
даже жестче. С Версиловым сначала советовалась, но вскоре избрала в
советники и помощники Васина, как с удивлением узнал я после... Она ходила к
Васину каждый день, ходила тоже по судам, по начальству князя, ходила к
адвокатам, к прокурору; под конец ее почти совсем не бывало по целым дням
дома. Разумеется, каждый день, раза по два, посещала и князя, который был
заключен в тюрьме, в дворянском отделении, по свидания эти, как я вполне
убедился впоследствии, бывали очень для Лизы тягостны. Разумеется, кто ж
третий может вполне узнать дела двух любящихся? Но мне известно, что князь
глубоко оскорблял ее поминутно, и чем, например? Странное дело: беспрерывною
ревностью. Впрочем, об этом впоследствии; но прибавлю к этому одну мысль:
трудно решить, кто из них кого мучил более. Гордившаяся между нами своим
героем, Лиза относилась, может быть, совершенно иначе к нему глаз на глаз,
как я подозреваю твердо, по некоторым данным, о которых, впрочем, тоже
впоследствии.
Итак, что до чувств и отношений моих к Лизе, то все, что было наружу,
была лишь напускная, ревнивая ложь с обеих сторон, но никогда мы оба не
любили друг друга сильнее, как в это время. Прибавлю еще, что к Макару
Ивановичу, с самого появлен