ия его у нас, Лиза, после первого удивления и
любопытства, стала почему то относиться почти пренебрежительно, даже
высокомерно. Она как бы нарочно не обращала на него ни малейшего внимания.
Дав себе слово "молчать", как объяснил я в предыдущей главе, я,
конечно, в теории, то есть в мечтах моих, думал сдержать мое слово. О, с
Версиловым я, например, скорее бы заговорил о зоологии или о римских
императорах, чем, например, об ней или об той, например, важнейшей строчке в
письме его к ней, где он уведомлял ее, что "документ не сожжен, а жив и
явится", - строчке, о которой я немедленно начал про себя опять думать,
только что успел опомниться и прийти в рассудок после горячки. Но увы! с
первых шагов на практике, и почти еще до шагов, я догадался, до какой
степени трудно и невозможно удерживать себя в подобных предрешениях: на
другой же день после первого знакомства моего с Макаром Ивановичем я был
страшно взволнован одним неожиданным обстоятельством.
II.
Взволнован я был неожиданным посещением Настасьи Егоровны, матери
покойной Оли. От мамы я уже слышал, что она раза два заходила во время моей
болезни и что очень интересовалась моим здоровьем. Для меня ли собственно
заходила эта "добрая женщина", как выражалась всегда о ней мама, или просто
посещала маму, по заведенному прежде порядку, - я не спросил. Мама
рассказывала мне всегда обо всем домашнем, обыкновенно когда приходила с
супом кормить меня (когда я еще не мог сам есть), чтобы развлечь меня; я же
при этом упорно старался показать каждый раз, что мало интересуюсь всеми
этими сведениями, а потому и про Настасью Егоровну не расспросил подробнее,
даже промолчал совсем.
Это было часов около одиннадцати; я только что хотел было встать с
кровати и перейти в кресло к столу, как она вошла. Я нарочно остался в
постели. Мама чем-то очень была занята наверху и не сошла при ее приходе,
так что мы вдруг очутились с нею наедине. Она уселась против меня, у стенки
на стуле, улыбаясь и не говоря ни слова. Я предчувствовал молчанку; да и
вообще приход ее произвел на меня самое раздражительное впечатление. Я даже
не кивнул ей головой и прямо смотрел ей в глаза; но она тоже прямо смотрела
на меня:
- Вам теперь на квартире, после князя, одной-то скучно? - спросил я
вдруг, потеряв терпение.
- Нет-с, я теперь не на той квартире. Я теперь через Анну Андреевну за
ребеночком ихним надзираю.
- За чьим ребеночком?
- За Андреем Петровичевым, - произнесла она конфиденциальным шепотом,
оглянувшись на дверь.
- Да ведь там Татьяна Павловна...
- И Татьяна Павловна, и Анна Андреевна, они обе-с, и Лизавета Макаровна
тоже, и маменька ваша... все-с. Все принимают участие. Татьяна Павловна и
Анна Андреевна в большой теперь дружбе к друг-дружке-с.
Новость. Она очень оживилась, говоря. Я с ненавистью глядел на нее.
- Вы очень оживились после последнего разу, как ко мне приходили.
- Ах, да-с.
- Потолстели, кажется?
Она поглядела странно:
- Я их очень полюбила-с, очень-с.
- Кого это?
- Да Анну Андреевну. Очень-с. Такая благородная девица и при таком
рассудке...
- Вот как. Что ж она, как теперь?
- Оне очень спокойны-с, очень.
- Она и всегда была спокойна.
- Всегда-с.
- Если вы с сплетнями, - вскричал я вдруг, не вытерпев, - то знайте,
любопытства, стала почему то относиться почти пренебрежительно, даже
высокомерно. Она как бы нарочно не обращала на него ни малейшего внимания.
Дав себе слово "молчать", как объяснил я в предыдущей главе, я,
конечно, в теории, то есть в мечтах моих, думал сдержать мое слово. О, с
Версиловым я, например, скорее бы заговорил о зоологии или о римских
императорах, чем, например, об ней или об той, например, важнейшей строчке в
письме его к ней, где он уведомлял ее, что "документ не сожжен, а жив и
явится", - строчке, о которой я немедленно начал про себя опять думать,
только что успел опомниться и прийти в рассудок после горячки. Но увы! с
первых шагов на практике, и почти еще до шагов, я догадался, до какой
степени трудно и невозможно удерживать себя в подобных предрешениях: на
другой же день после первого знакомства моего с Макаром Ивановичем я был
страшно взволнован одним неожиданным обстоятельством.
II.
Взволнован я был неожиданным посещением Настасьи Егоровны, матери
покойной Оли. От мамы я уже слышал, что она раза два заходила во время моей
болезни и что очень интересовалась моим здоровьем. Для меня ли собственно
заходила эта "добрая женщина", как выражалась всегда о ней мама, или просто
посещала маму, по заведенному прежде порядку, - я не спросил. Мама
рассказывала мне всегда обо всем домашнем, обыкновенно когда приходила с
супом кормить меня (когда я еще не мог сам есть), чтобы развлечь меня; я же
при этом упорно старался показать каждый раз, что мало интересуюсь всеми
этими сведениями, а потому и про Настасью Егоровну не расспросил подробнее,
даже промолчал совсем.
Это было часов около одиннадцати; я только что хотел было встать с
кровати и перейти в кресло к столу, как она вошла. Я нарочно остался в
постели. Мама чем-то очень была занята наверху и не сошла при ее приходе,
так что мы вдруг очутились с нею наедине. Она уселась против меня, у стенки
на стуле, улыбаясь и не говоря ни слова. Я предчувствовал молчанку; да и
вообще приход ее произвел на меня самое раздражительное впечатление. Я даже
не кивнул ей головой и прямо смотрел ей в глаза; но она тоже прямо смотрела
на меня:
- Вам теперь на квартире, после князя, одной-то скучно? - спросил я
вдруг, потеряв терпение.
- Нет-с, я теперь не на той квартире. Я теперь через Анну Андреевну за
ребеночком ихним надзираю.
- За чьим ребеночком?
- За Андреем Петровичевым, - произнесла она конфиденциальным шепотом,
оглянувшись на дверь.
- Да ведь там Татьяна Павловна...
- И Татьяна Павловна, и Анна Андреевна, они обе-с, и Лизавета Макаровна
тоже, и маменька ваша... все-с. Все принимают участие. Татьяна Павловна и
Анна Андреевна в большой теперь дружбе к друг-дружке-с.
Новость. Она очень оживилась, говоря. Я с ненавистью глядел на нее.
- Вы очень оживились после последнего разу, как ко мне приходили.
- Ах, да-с.
- Потолстели, кажется?
Она поглядела странно:
- Я их очень полюбила-с, очень-с.
- Кого это?
- Да Анну Андреевну. Очень-с. Такая благородная девица и при таком
рассудке...
- Вот как. Что ж она, как теперь?
- Оне очень спокойны-с, очень.
- Она и всегда была спокойна.
- Всегда-с.
- Если вы с сплетнями, - вскричал я вдруг, не вытерпев, - то знайте,