уга. И вдруг Макар
Иванович, все еще бледный, с трясущимся телом и как бы еще не опомнившись,
повернулся к Лизе и почти нежным, тихим голосом проговорил ей:
- Нет, милая, знать и впрямь не стоят ноженьки!
Не могу выразить моего тогдашнего впечатления. Дело в том, что в словах
бедного старика не прозвучало ни малейшей жалобы или укора; напротив, прямо
видно было, что он решительно не заметил, с самого начала, ничего злобного в
словах Лизы, а окрик ее на себя принял как за нечто должное, то есть что так
и следовало его "распечь" за вину его. Все это ужасно подействовало и на
Лизу. В минуту падения она вскочила, как и все, и стояла, вся помертвев и,
конечно, страдая, потому что была всему причиною, но услышав такие слова,
она вдруг, почти в мгновение, вся вспыхнула краской стыда и раскаяния.
- Довольно! - скомандовала вдруг Татьяна Павловна, - все от разговоров!
Пора по местам; чему быть доброму, когда сам доктор болтовню завел!
- Именно, - подхватил Александр Семенович, суетившийся около больного.
- Виноват, Татьяна Павловна, ему надо покой!
Но Татьяна Павловна не слушала: она с полминуты молча и в упор
наблюдала Лизу.
- Поди сюда, Лиза, и поцелуй меня, старую дуру, если только хочешь, -
проговорила она неожиданно.
И она поцеловала ее, не знаю за что, но именно так надо было сделать;
так что я чуть не бросился сам целовать Татьяну Павловну. Именно не давить
надо было Лизу укором, а встретить радостью и поздравлением новое прекрасное
чувство, которое несомненно должно было в пей зародиться. Но, вместо всех
этих чувств, я вдруг встал и начал, твердо отчеканивая слова:
- Макар Иванович, вы опять употребили слово "благообразие", а я как раз
вчера и все дни этим словом мучился... да и всю жизнь мою мучился, только
прежде не знал о чем. Это совпадение слов я считаю роковым, почти
чудесным... Объявляю это в вашем присутствии...
Но меня мигом остановили. Повторяю: я не знал об их уговоре насчет мамы
и Макара Ивановича; меня же по прежним делам, уж конечно, они считали
способным на всякий скандал в этом роде.
- Унять, унять его! - озверела совсем Татьяна Павловна. Мама
затрепетала. Макар Иванович, видя всеобщий испуг, тоже испугался.
- Аркадий, полно! - строго крикнул Версилов.
- Для меня, господа, - возвысил я еще пуще голос, - для меня видеть вас
всех подле этого младенца (я указал на Макара) - есть безобразие. Тут одна
лишь святая - это мама, но и она...
- Вы его испугаете! - настойчиво проговорил доктор.
- Я знаю, что я - враг всему миру, - пролепетал было я (или что-то в
этом роде), но, оглянувшись еще раз, я с вызовом посмотрел на Версилова.
- Аркадий! - крикнул он опять, - такая же точно сцена уже была однажды
здесь между нами. Умоляю тебя, воздержись теперь!
Не могу выразить того, с каким сильным чувством он выговорил это.
Чрезвычайная грусть, искренняя, полнейшая, выразилась в чертах его.
Удивительнее всего было то, что он смотрел как виноватый: я был судья, а он
- преступник. Все это доконало меня.
- Да! - вскричал я ему в ответ, - такая же точно сцена уже была, когда
я хоронил Версилова и вырывал его из сердца... Но затем последовало
воскресение из мертвых, а теперь... теперь уже без рассвета! но... но вы
увидите все здесь, на что я способен! даже и не ожидаете того, что я могу
доказать!
Сказав
Иванович, все еще бледный, с трясущимся телом и как бы еще не опомнившись,
повернулся к Лизе и почти нежным, тихим голосом проговорил ей:
- Нет, милая, знать и впрямь не стоят ноженьки!
Не могу выразить моего тогдашнего впечатления. Дело в том, что в словах
бедного старика не прозвучало ни малейшей жалобы или укора; напротив, прямо
видно было, что он решительно не заметил, с самого начала, ничего злобного в
словах Лизы, а окрик ее на себя принял как за нечто должное, то есть что так
и следовало его "распечь" за вину его. Все это ужасно подействовало и на
Лизу. В минуту падения она вскочила, как и все, и стояла, вся помертвев и,
конечно, страдая, потому что была всему причиною, но услышав такие слова,
она вдруг, почти в мгновение, вся вспыхнула краской стыда и раскаяния.
- Довольно! - скомандовала вдруг Татьяна Павловна, - все от разговоров!
Пора по местам; чему быть доброму, когда сам доктор болтовню завел!
- Именно, - подхватил Александр Семенович, суетившийся около больного.
- Виноват, Татьяна Павловна, ему надо покой!
Но Татьяна Павловна не слушала: она с полминуты молча и в упор
наблюдала Лизу.
- Поди сюда, Лиза, и поцелуй меня, старую дуру, если только хочешь, -
проговорила она неожиданно.
И она поцеловала ее, не знаю за что, но именно так надо было сделать;
так что я чуть не бросился сам целовать Татьяну Павловну. Именно не давить
надо было Лизу укором, а встретить радостью и поздравлением новое прекрасное
чувство, которое несомненно должно было в пей зародиться. Но, вместо всех
этих чувств, я вдруг встал и начал, твердо отчеканивая слова:
- Макар Иванович, вы опять употребили слово "благообразие", а я как раз
вчера и все дни этим словом мучился... да и всю жизнь мою мучился, только
прежде не знал о чем. Это совпадение слов я считаю роковым, почти
чудесным... Объявляю это в вашем присутствии...
Но меня мигом остановили. Повторяю: я не знал об их уговоре насчет мамы
и Макара Ивановича; меня же по прежним делам, уж конечно, они считали
способным на всякий скандал в этом роде.
- Унять, унять его! - озверела совсем Татьяна Павловна. Мама
затрепетала. Макар Иванович, видя всеобщий испуг, тоже испугался.
- Аркадий, полно! - строго крикнул Версилов.
- Для меня, господа, - возвысил я еще пуще голос, - для меня видеть вас
всех подле этого младенца (я указал на Макара) - есть безобразие. Тут одна
лишь святая - это мама, но и она...
- Вы его испугаете! - настойчиво проговорил доктор.
- Я знаю, что я - враг всему миру, - пролепетал было я (или что-то в
этом роде), но, оглянувшись еще раз, я с вызовом посмотрел на Версилова.
- Аркадий! - крикнул он опять, - такая же точно сцена уже была однажды
здесь между нами. Умоляю тебя, воздержись теперь!
Не могу выразить того, с каким сильным чувством он выговорил это.
Чрезвычайная грусть, искренняя, полнейшая, выразилась в чертах его.
Удивительнее всего было то, что он смотрел как виноватый: я был судья, а он
- преступник. Все это доконало меня.
- Да! - вскричал я ему в ответ, - такая же точно сцена уже была, когда
я хоронил Версилова и вырывал его из сердца... Но затем последовало
воскресение из мертвых, а теперь... теперь уже без рассвета! но... но вы
увидите все здесь, на что я способен! даже и не ожидаете того, что я могу
доказать!
Сказав