не встану" - вот чего очень часто боятся в народе и
предпочитают лучше проходить болезнь на ногах, чем лечь в больницу. А вас,
Макар Иванович, просто тоска берет, тоска по волюшке да по большой дорожке -
вот и вся болезнь; отвыкли подолгу на месте жить. Ведь вы - так называемый
странник? Ну, а бродяжество в нашем народе почти обращается в страсть. Это я
не раз заметил за народом. Наш народ - бродяга по преимуществу.
- Так Макар - бродяга, по-твоему? - подхватила Татьяна Павловна.
- О, я не в том смысле; я употребил слово в его общем смысле. Ну, там
религиозный бродяга, ну, набожный, а все-таки бродяга. В хорошем, почтенном
смысле, но бродяга... Я с медицинской точки...
- Уверяю вас, - обратился я вдруг к доктору, - что бродяги - скорее мы
с вами, и все, сколько здесь ни есть, а не этот старик, у которого нам с
вами еще поучиться, потому что у него есть твердое в жизни, а у нас, сколько
нас ни есть, ничего твердого в жизни... Впрочем, где вам это понять.
Я, видно, резко проговорил, но я с тем и пришел. Я, собственно, не
знаю, для чего продолжал сидеть, и был как в безумии.
- Ты чего? - подозрительно глянула на меня Татьяна Павловна, - что, ты
как его нашел, Макар Иванович? - указала она на меня пальцем.
- Благослови его бог, востер, - проговорил старик с серьезным видом; но
при слове "востер" почти все рассмеялись. Я кое-как скрепился; всех же пуще
смеялся доктор. Довольно худо было то, что я не знал тогда об их
предварительном уговоре. Версилов, доктор и Татьяна Павловна еще дня за три
уговорились всеми силами отвлекать маму от дурных предчувствий и опасений за
Макара Ивановича, который был гораздо больнее и безнадежнее, чем я тогда
подозревал. Вот почему все шутили и старались смеяться. Только доктор был
глуп и, естественно, не умел шутить: оттого все потом и вышло. Если б я тоже
знал об их уговоре, то не наделал бы того, что вышло. Лиза тоже ничего не
знала.
Я сидел и слушал краем уха; они говорили и смеялись, а у меня в голове
была Настасья Егоровна с ее известиями, и я не мог от нее отмахнуться; мне
все представлялось, как она сидит и смотрит, осторожно встает и заглядывает
в другую комнату. Наконец они все вдруг рассмеялись: Татьяна Павловна,
совсем не знаю по какому поводу, вдруг назвала доктора безбожником: "Ну уж
все вы, докторишки - безбожники!.."
- Макар Иванович! - вскричал доктор, преглупо притворяясь, что обижен и
ищет суда, - безбожник я или нет?
- Ты-то безбожник? Нет, ты - не безбожник, - степенно ответил старик,
пристально посмотрев на него, - нет, слава богу! - покачал он головой, - ты
- человек веселый.
- А кто веселый, тот уж не безбожник? - иронически заметил доктор.
- Это в своем роде - мысль, - заметил Версилов, но совсем не смеясь.
- Это - сильная мысль! - воскликнул я невольно, поразившись идеей.
Доктор же оглядывался вопросительно.
- Ученых людей этих, профессоров этих самых (вероятно, перед тем
говорили что-нибудь о профессорах), - начал Макар Иванович, слегка
потупившись, - я сначала ух боялся: не смел я пред ними, ибо паче всего
опасался безбожника. Душа во мне, мыслю, едина; ежели ее погублю, то сыскать
другой не могу; ну а потом ободрился: "Что же, думаю, не боги же они, а
такие, как и мы, подобострастные нам, человеки". Да и любопытство было
большое: "Узнаю, что, мол, есть такое безбожие?"
предпочитают лучше проходить болезнь на ногах, чем лечь в больницу. А вас,
Макар Иванович, просто тоска берет, тоска по волюшке да по большой дорожке -
вот и вся болезнь; отвыкли подолгу на месте жить. Ведь вы - так называемый
странник? Ну, а бродяжество в нашем народе почти обращается в страсть. Это я
не раз заметил за народом. Наш народ - бродяга по преимуществу.
- Так Макар - бродяга, по-твоему? - подхватила Татьяна Павловна.
- О, я не в том смысле; я употребил слово в его общем смысле. Ну, там
религиозный бродяга, ну, набожный, а все-таки бродяга. В хорошем, почтенном
смысле, но бродяга... Я с медицинской точки...
- Уверяю вас, - обратился я вдруг к доктору, - что бродяги - скорее мы
с вами, и все, сколько здесь ни есть, а не этот старик, у которого нам с
вами еще поучиться, потому что у него есть твердое в жизни, а у нас, сколько
нас ни есть, ничего твердого в жизни... Впрочем, где вам это понять.
Я, видно, резко проговорил, но я с тем и пришел. Я, собственно, не
знаю, для чего продолжал сидеть, и был как в безумии.
- Ты чего? - подозрительно глянула на меня Татьяна Павловна, - что, ты
как его нашел, Макар Иванович? - указала она на меня пальцем.
- Благослови его бог, востер, - проговорил старик с серьезным видом; но
при слове "востер" почти все рассмеялись. Я кое-как скрепился; всех же пуще
смеялся доктор. Довольно худо было то, что я не знал тогда об их
предварительном уговоре. Версилов, доктор и Татьяна Павловна еще дня за три
уговорились всеми силами отвлекать маму от дурных предчувствий и опасений за
Макара Ивановича, который был гораздо больнее и безнадежнее, чем я тогда
подозревал. Вот почему все шутили и старались смеяться. Только доктор был
глуп и, естественно, не умел шутить: оттого все потом и вышло. Если б я тоже
знал об их уговоре, то не наделал бы того, что вышло. Лиза тоже ничего не
знала.
Я сидел и слушал краем уха; они говорили и смеялись, а у меня в голове
была Настасья Егоровна с ее известиями, и я не мог от нее отмахнуться; мне
все представлялось, как она сидит и смотрит, осторожно встает и заглядывает
в другую комнату. Наконец они все вдруг рассмеялись: Татьяна Павловна,
совсем не знаю по какому поводу, вдруг назвала доктора безбожником: "Ну уж
все вы, докторишки - безбожники!.."
- Макар Иванович! - вскричал доктор, преглупо притворяясь, что обижен и
ищет суда, - безбожник я или нет?
- Ты-то безбожник? Нет, ты - не безбожник, - степенно ответил старик,
пристально посмотрев на него, - нет, слава богу! - покачал он головой, - ты
- человек веселый.
- А кто веселый, тот уж не безбожник? - иронически заметил доктор.
- Это в своем роде - мысль, - заметил Версилов, но совсем не смеясь.
- Это - сильная мысль! - воскликнул я невольно, поразившись идеей.
Доктор же оглядывался вопросительно.
- Ученых людей этих, профессоров этих самых (вероятно, перед тем
говорили что-нибудь о профессорах), - начал Макар Иванович, слегка
потупившись, - я сначала ух боялся: не смел я пред ними, ибо паче всего
опасался безбожника. Душа во мне, мыслю, едина; ежели ее погублю, то сыскать
другой не могу; ну а потом ободрился: "Что же, думаю, не боги же они, а
такие, как и мы, подобострастные нам, человеки". Да и любопытство было
большое: "Узнаю, что, мол, есть такое безбожие?"