ех науках,
внимательно вникал в преподавание, Перский приходил к себе усталый, съедал
свой офицерский обед, отличавшийся от общего кадетского обеда одним лишним
блюдом, но не отдыхал, а тотчас же садился просматривать все журнальные
отметки всех классов за день. Это давало ему средство знать всех учеников
вверенного ему обширного заведения и не допускать случайной оплошалости
перейти в привычную леность. Всякий, получивший сегодня неудовлетворительный
балл, мучился ожиданием, что завтра Перский непременно его подзовет, тронет
своим античным, белым пальцем в лоб и скажет:
- Дурной кадет.
И это было так страшно, что казалось страшнее сечения, которое у нас
практиковалось, но не за науки, а только за фронт и дисциплину, от
заведования коими Перский, как сказано, устранялся, вероятно потому, что
нельзя было, по тогдашнему обычаю, обходиться без телесных наказаний, а они
ему, несомненно, были противны.
Секли ротные командиры, из которых большой охотник до этого дела был
командир первой роты Ореус.
Вечер свой Перский проводил за инспекторскими работами, составляя и
проверяя расписания и соображая успехи учеников с непройденными частями
программы. Потом он много читал, находя в этом большую помощь в знании
языков. Он основательно знал языки французский, немецкий, английский и
постоянно упражнялся в них чтением. Затем он ложился немного попозже нас,
для того чтобы завтра опять встать немного нас пораньше.
Так проводил изо дня в день много лет кряду этот достойный человек,
которого я рекомендую не исключить со счета при смете о трех русских
праведниках. Он и жил и умер честным человеком, без пятна и упрека; но этого
мало: это все еще идет под чертою простой, хотя, правда, весьма высокой
честности, которой достигают немногие, однако все это _только честность_. А
у Перского была и доблесть, которую мы, дети, считали _своею_, то есть
нашею, кадетскою, потому что Михайло Степанович Перский был воспитанник
нашего кадетского корпуса и в лице своем олицетворял для нас дух и предания
кадетства.
^TГЛАВА ПЯТАЯ^U
По некоторому стечению обстоятельств мы, ребятишки, сделались причастны
к одному событию декабристского бунта. Фас нашего корпуса, как известно,
выходил на Неву, прямо против нынешней Исаакиевской площади. Все роты были
размещены по линии, а _резервная_ рота выходила на фас. Я был тогда именно в
этой резервной роте, и нам, из наших окон, было все видно.
Кто знает графически это положение, тот его поймет, а кто не знает,
тому нечего рассказывать. Было так, как я говорю.
Тогда с острова прямо к этой площади был мост, который так и назывался
Исааккезским мостом. Из окон фаса нам видно было на Исаакиевской площади
огромное стечение народа и бунтовавшихся войск, которые состояли из
баталиона Московского полка и двух рот экипажа гвардии. Когда после шести
часов вечера открыли огонь из шести орудий, стоявших против Адмиралтейства и
направленных на Сенат, и в числе бунтовавших появились раненые, то из них
несколько человек бросились бежать по льду через Неву. Одни из них шли, а
другие ползли по льду, и, перебравшись на наш берег, человек шестнадцать
вошли в ворота корпуса, и тут который где привалились, - кто под стенкой,
кто на сходах к служительским помещениям.
Помнится, будто все это были солдаты бунтовавшего батали
внимательно вникал в преподавание, Перский приходил к себе усталый, съедал
свой офицерский обед, отличавшийся от общего кадетского обеда одним лишним
блюдом, но не отдыхал, а тотчас же садился просматривать все журнальные
отметки всех классов за день. Это давало ему средство знать всех учеников
вверенного ему обширного заведения и не допускать случайной оплошалости
перейти в привычную леность. Всякий, получивший сегодня неудовлетворительный
балл, мучился ожиданием, что завтра Перский непременно его подзовет, тронет
своим античным, белым пальцем в лоб и скажет:
- Дурной кадет.
И это было так страшно, что казалось страшнее сечения, которое у нас
практиковалось, но не за науки, а только за фронт и дисциплину, от
заведования коими Перский, как сказано, устранялся, вероятно потому, что
нельзя было, по тогдашнему обычаю, обходиться без телесных наказаний, а они
ему, несомненно, были противны.
Секли ротные командиры, из которых большой охотник до этого дела был
командир первой роты Ореус.
Вечер свой Перский проводил за инспекторскими работами, составляя и
проверяя расписания и соображая успехи учеников с непройденными частями
программы. Потом он много читал, находя в этом большую помощь в знании
языков. Он основательно знал языки французский, немецкий, английский и
постоянно упражнялся в них чтением. Затем он ложился немного попозже нас,
для того чтобы завтра опять встать немного нас пораньше.
Так проводил изо дня в день много лет кряду этот достойный человек,
которого я рекомендую не исключить со счета при смете о трех русских
праведниках. Он и жил и умер честным человеком, без пятна и упрека; но этого
мало: это все еще идет под чертою простой, хотя, правда, весьма высокой
честности, которой достигают немногие, однако все это _только честность_. А
у Перского была и доблесть, которую мы, дети, считали _своею_, то есть
нашею, кадетскою, потому что Михайло Степанович Перский был воспитанник
нашего кадетского корпуса и в лице своем олицетворял для нас дух и предания
кадетства.
^TГЛАВА ПЯТАЯ^U
По некоторому стечению обстоятельств мы, ребятишки, сделались причастны
к одному событию декабристского бунта. Фас нашего корпуса, как известно,
выходил на Неву, прямо против нынешней Исаакиевской площади. Все роты были
размещены по линии, а _резервная_ рота выходила на фас. Я был тогда именно в
этой резервной роте, и нам, из наших окон, было все видно.
Кто знает графически это положение, тот его поймет, а кто не знает,
тому нечего рассказывать. Было так, как я говорю.
Тогда с острова прямо к этой площади был мост, который так и назывался
Исааккезским мостом. Из окон фаса нам видно было на Исаакиевской площади
огромное стечение народа и бунтовавшихся войск, которые состояли из
баталиона Московского полка и двух рот экипажа гвардии. Когда после шести
часов вечера открыли огонь из шести орудий, стоявших против Адмиралтейства и
направленных на Сенат, и в числе бунтовавших появились раненые, то из них
несколько человек бросились бежать по льду через Неву. Одни из них шли, а
другие ползли по льду, и, перебравшись на наш берег, человек шестнадцать
вошли в ворота корпуса, и тут который где привалились, - кто под стенкой,
кто на сходах к служительским помещениям.
Помнится, будто все это были солдаты бунтовавшего батали