Удержать его было невозможно, а так как это не раз бывало с ним при
таких крайне волновавших его встречах, то денщик его это знал и сейчас
ставил перед ним на подносике стакан воды. Более никто ничего не
предпринимал. Истерика восторга кончалась, старик сам выпивал воду и,
вставая, говорил ослабевшим голосом:
- Ну... теперь поцелуй, мошенник!
И они целовались долго-долго, причем многие, конечно, без всякого
унижения или ласкательства целовали у него руки, а он уже только с
блаженством повторял:
- Вспомнил, мошенник, старика, вспомнил. - И сейчас же усаживал гостя и
сам принимался доставать из шкафа какой-то графинчик, а денщика посылал на
кухню за кушаньем.
Отказаться от этого никто не мог. Иной, бывало, отпрашивается:
- Андрей Петрович! я, - говорит, - зван и обещался к такому-то, или к
такому-то, какому-нибудь важному лицу.
Ни за что не отпустит.
- Знать ничего не хочу, - говорит, - важные лица тебя не знали, когда я
тебя на кухне кормил. Пришел сюда, так ты _мой_, - и должен из старого
корыта почавкать. Без того не выпущу.
И не выпустит.
Рацей он никогда не читал, а только _жил_ перед нами и остался жить
после того, как его в конце сорокового года службы за недостаточностию на
казенный счет похоронили.
^TГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ^U
Теперь _третий_ постоянный инок нашего монастыря - наш корпусный доктор
_Зеленский_. Он тоже был холост, тоже был домосед. Этот даже превзошел двух
первых тем, что жил в лазарете, в последней комнате. Ни фельдшер, ни
прислуга - никто никогда не могли себя предостеречь от внезапного его
появления у больных: он был тут как днем, так и ночью. Числа визитаций у
него не полагалось, а он всегда был при больных. В день несколько раз
обойдет, а кроме того еще навернется иногда невзначай и ночью. Если же
случался труднобольной кадет, так Зеленский и вовсе его не оставлял - тут и
отдыхал возле больного на соседней койке.
Этот доктор по опрятности был противоположность Перекому и родной брат
эконому Боброву. Он ходил в сюртуке, редко вычищенном, часто очень
изношенном и всегда расстегнутом, и цвет воротника у него был такой же, как
у Андрея Петровича, то есть нераспознаваемый.
Он был телом и душою наш человек, как и два первые. Из корпуса он не
выходил. Это, может быть, покажется невероятным, но это так. Никакими
деньгами нельзя было его заставить выехать с визитом на сторону. Был один
пример, что он изменил своему правилу, когда приехал в Петербург великий
князь Константин Павлович из Варшавы. Его высочество посетил одну
статс-даму, которую застал в страшном горе: у нее был очень болен маленький
сын, которому не могли помочь тогдашние лучшие доктора столицы. Она посылала
за Зеленским, который славился отличным знатоком детских болезней, в коих
имел, разумеется, огромный навык, но он дал свой обыкновенный ответ:
- У меня на руках тысяча триста детей, за жизнь и здоровье которых я
отвечаю и на стороны разбрасываться не могу.
Огорченная его отказом статс-дама сказала об этом великому князю, и
Константин Павлович, будучи шефом Первого кадетского корпуса, изволил
_приказать_ Зеленскому поехать в дом этой дамы и _вылечить_ ее ребенка,
Доктор повиновался - поехал и скоро вылечил больное дитя, но платы за
свой труд не взял.
Одобр