, а сам чувствую, что он
меня правее, потому что он жаждет испытывать, а я чего не ведаю, то
отвергаю, но упорствую на своем противлении и говорю ему самые пустяки.
"Церковные, - говорю, - и на небо смотрят не с верою, а в Аристотилевы
врата (*61) глядят и путь в море по звезде языческого бога Ремфана
определяют; а ты с ними в одну точку смотреть захотел?"
А Левонтий отвечает:
"Ты, дядя, баснишь: никакого бога Ремфана не было и нет, а вся единою
премудростию создано".
Я от этого словно еще глупее стал и говорю:
"Церковные кофий пьют!"
"А что за беда, - отвечает Левонтий, - кофий боб, он был Давиду-царю в
дарах принесен".
"Откуда, - говорю, - ты это все знаешь?"
"В книгах, - говорит, - читал".
"Ну так знай же, что в книгах не все писано".
"А что, - говорит, - там еще не написано?"
"Что? что не написано?" - А сам вовсе уже не знаю, что сказать, да
брякнул ему:
"Церковные, - говорю, - зайцев едят, а заяц поганый".
"Не погань, - говорит, - богом созданного, это грех".
"Как, - говорю, - не поганить зайца, когда он поганый, когда у него
ослий склад и мужеженское естество и он рождает в человеке густую и
меланхолическую кровь?"
Но Левонтий засмеялся и говорит:
"Спи, дядя, ты невегласы глаголешь!"
Я, признаюсь вам, тогда еще ясно не разгадал, что такое в душе сего
благодатного юноши делалось, но сам очень обрадовался, что он больше
говорить не хочет, ибо я и сам понимал, что я в сердцах невесть что
говорю, и умолк я и лежу да только думаю:
"Нет; это в нем такое сомнение от тоски стало, а вот завтра поднимемся
и пойдем, так оно все в нем рассеется"; но про всякий же случай я себе на
уме положил, что буду с ним некое время идти молча, дабы показать ему, что
я как будто очень на него сержусь.
Но только в волевращном характере моем нет совсем этой крепости, чтобы
притворяться сердитым, и мы скоро же опять начали с Левонтием говорить, но
только не о божестве, потому что он был сильно против меня начитавшись, а
об окрестности, к чему ежечасный предлог подавали виды огромных темных
лесов, которыми шел путь наш. Обо всем этом своем московском разговоре с
Левонтием я старался позабыть и решил наблюдать только одну осторожность,
чтобы нам с ним как-нибудь не набежать на этого старца Памву анахорита
(*62), которым Левонтий прельщался и о котором я сам слыхал от церковных
людей непостижимые чудеса про его высокую жизнь.
"Но, - думаю себе, - чего тут много печалиться, уж если я от него
бежать стану, так он же сам нас не обретет!"
И идем мы опять мирно и благополучно и, наконец, достигши известных
пределов, добыли слух, что изограф Севастьян, точно, в здешних местах
ходит, и пошли его искать из города в город, из села в село, и вот-вот
совсем по его свежему следу идем, совсем его достигаем, а никак не
достигнем. Просто как сворные псы бежим, по двадцати, по тридцати верст
переходы без отдыха делаем, а придем, говорят:
"Был он здесь, был, да вот-вот всего с час назад ушел!"
Бросимся вслед, не настигаем!
И вот вдруг на одном таком переходе мы с Левонтием и заспорили: я
говорю: "нам надо идти направо", а он спорит: "налево", и, наконец, чуть
было меня не переспорил, но я на своем пути настоял. Но только шли мы,
шли, и, наконец, вижу, не знаю, куда зашли, и нет дальше ни тропы, ни
следу.
Я говорю отроку:
"Пойдем
меня правее, потому что он жаждет испытывать, а я чего не ведаю, то
отвергаю, но упорствую на своем противлении и говорю ему самые пустяки.
"Церковные, - говорю, - и на небо смотрят не с верою, а в Аристотилевы
врата (*61) глядят и путь в море по звезде языческого бога Ремфана
определяют; а ты с ними в одну точку смотреть захотел?"
А Левонтий отвечает:
"Ты, дядя, баснишь: никакого бога Ремфана не было и нет, а вся единою
премудростию создано".
Я от этого словно еще глупее стал и говорю:
"Церковные кофий пьют!"
"А что за беда, - отвечает Левонтий, - кофий боб, он был Давиду-царю в
дарах принесен".
"Откуда, - говорю, - ты это все знаешь?"
"В книгах, - говорит, - читал".
"Ну так знай же, что в книгах не все писано".
"А что, - говорит, - там еще не написано?"
"Что? что не написано?" - А сам вовсе уже не знаю, что сказать, да
брякнул ему:
"Церковные, - говорю, - зайцев едят, а заяц поганый".
"Не погань, - говорит, - богом созданного, это грех".
"Как, - говорю, - не поганить зайца, когда он поганый, когда у него
ослий склад и мужеженское естество и он рождает в человеке густую и
меланхолическую кровь?"
Но Левонтий засмеялся и говорит:
"Спи, дядя, ты невегласы глаголешь!"
Я, признаюсь вам, тогда еще ясно не разгадал, что такое в душе сего
благодатного юноши делалось, но сам очень обрадовался, что он больше
говорить не хочет, ибо я и сам понимал, что я в сердцах невесть что
говорю, и умолк я и лежу да только думаю:
"Нет; это в нем такое сомнение от тоски стало, а вот завтра поднимемся
и пойдем, так оно все в нем рассеется"; но про всякий же случай я себе на
уме положил, что буду с ним некое время идти молча, дабы показать ему, что
я как будто очень на него сержусь.
Но только в волевращном характере моем нет совсем этой крепости, чтобы
притворяться сердитым, и мы скоро же опять начали с Левонтием говорить, но
только не о божестве, потому что он был сильно против меня начитавшись, а
об окрестности, к чему ежечасный предлог подавали виды огромных темных
лесов, которыми шел путь наш. Обо всем этом своем московском разговоре с
Левонтием я старался позабыть и решил наблюдать только одну осторожность,
чтобы нам с ним как-нибудь не набежать на этого старца Памву анахорита
(*62), которым Левонтий прельщался и о котором я сам слыхал от церковных
людей непостижимые чудеса про его высокую жизнь.
"Но, - думаю себе, - чего тут много печалиться, уж если я от него
бежать стану, так он же сам нас не обретет!"
И идем мы опять мирно и благополучно и, наконец, достигши известных
пределов, добыли слух, что изограф Севастьян, точно, в здешних местах
ходит, и пошли его искать из города в город, из села в село, и вот-вот
совсем по его свежему следу идем, совсем его достигаем, а никак не
достигнем. Просто как сворные псы бежим, по двадцати, по тридцати верст
переходы без отдыха делаем, а придем, говорят:
"Был он здесь, был, да вот-вот всего с час назад ушел!"
Бросимся вслед, не настигаем!
И вот вдруг на одном таком переходе мы с Левонтием и заспорили: я
говорю: "нам надо идти направо", а он спорит: "налево", и, наконец, чуть
было меня не переспорил, но я на своем пути настоял. Но только шли мы,
шли, и, наконец, вижу, не знаю, куда зашли, и нет дальше ни тропы, ни
следу.
Я говорю отроку:
"Пойдем