но
по-старому, и как протвержу раз, сейчас причитаю: "сия вера апостольская,
сия вера кафолическая (*64), сия вера вселенную утверди", и опять начинаю.
Не знаю, сколько раз я эту "Верую" прочел, чтобы не заснуть, но только
много; а старичок все в своем гробе молится, и мне оттуда сквозь пазы
тесин точно свет кажет, и видно, как он кланяется, а потом вдруг будто
начал слышаться разговор, и какой... самый необъяснимый: будто вошел к
старцу Левонтий, и они говорят о вере, но без слов, а так, смотрят друг на
друга и понимают. И это долго мне так представлялось, я уже "Верую"
позабыл твердить, а слушаю, как будто старец говорит отроку: "Поди
очистись", - а тот отвечает: "И очищусь". И теперь вам не скажу, все это
было во сне или не во сне, но только я потом еще долго спал и, наконец,
просыпаюсь и вижу: утро, совсем светло, и оный старец, хозяин наш,
анахорит, сидит и свайкою (*65) лыковый лапоток на коленях ковыряет. Я
стал в него всматриваться.
Ах, сколь хорош! ах, сколь духовен! Точно ангел предо мною сидит и
лапотки плетет, для простого себя миру явления.
Гляжу я на него и вижу, что и он на меня смотрит и улыбается, и
говорит:
"Полно, Марк, спать, пора дело делать".
Я отзываюсь:
"Какое же, боготечный муж, мое дело? Или ты все знаешь?"
"Знаю, - говорит, - знаю. Когда же человек далекий путь без дела
творит? Все, брате, все пути господнего ищут. Помогай господь твоему
смирению, помогай!"
"Какое же, - говорю, - святой человек, мое смирение? ты смирен, а мое
что за смирение в суете!"
А он отвечает:
"Ах нет, брате, нет, я не смирен: я великий дерзостник, я себе в
небесном царстве части желаю".
И вдруг, сознав сие преступление, сложил ручки и как малое дитя
заплакал.
"Господи! - молится, - не прогневайся на меня за сию волевращность:
пошли меня в преисподнейший ад и повели демонам меня мучить, как я того
достоин!"
"Ну, - думаю, - нет: слава богу, это не Памва прозорливый анахорит, а
это просто какой-то умоповрежденный старец". Рассудил я так потому, что
кто же в здравом уме небесного царства может отрицаться и молить, дабы
послал его господь на мучение демонам? Я этакого хотения во всю жизнь ни
от кого не слыхал и, сочтя оное за безумие, отвратился от старцева плача,
считая оный за скорбь демоноговейную (*66). Но, наконец, рассуждаю: что же
это я лежу, пора вставать, но только вдруг гляжу, отворяется дверь, и
входит мой Левонтий, про которого я точно совсем позабыл. И как он вошел,
сейчас старцу в ноги и говорит:
"Я, отче, все совершил: теперь благослови!"
А старец посмотрел на него и отвечает:
"Мир ти: почий!"
И мой отрок, гляжу, опять ему в землю поклонился и вышел, а анахорит
опять стал свой лапоток плесть.
Тут я сразу вскочил и думаю:
"Нет; пойду скорее возьму Леву, и утечем отсюда без оглядки!" - и с тем
выхожу в малые сенички и вижу, что мой отрок лежит тут на дощаной скамье
без возглавия навзничь и ручки на груди сложил.
Я, чтобы не подать ему виду тревоги, гласно спрашиваю:
"Не знаешь ли ты, где я зачерпну себе воды, чтобы лицо умыть? - а
шепотом шепчу ему: - Богом живым тебя заклинаю, скорее отсюда пойдем!"
Но всматриваюсь в него и вижу, что Лева не дышит... Отошел!.. Умер!..
Взвыл я не своим голосом:
"Памва! отец Памва, ты убил моего отрока!"
А Памва вышел потихоньку на порог и г
по-старому, и как протвержу раз, сейчас причитаю: "сия вера апостольская,
сия вера кафолическая (*64), сия вера вселенную утверди", и опять начинаю.
Не знаю, сколько раз я эту "Верую" прочел, чтобы не заснуть, но только
много; а старичок все в своем гробе молится, и мне оттуда сквозь пазы
тесин точно свет кажет, и видно, как он кланяется, а потом вдруг будто
начал слышаться разговор, и какой... самый необъяснимый: будто вошел к
старцу Левонтий, и они говорят о вере, но без слов, а так, смотрят друг на
друга и понимают. И это долго мне так представлялось, я уже "Верую"
позабыл твердить, а слушаю, как будто старец говорит отроку: "Поди
очистись", - а тот отвечает: "И очищусь". И теперь вам не скажу, все это
было во сне или не во сне, но только я потом еще долго спал и, наконец,
просыпаюсь и вижу: утро, совсем светло, и оный старец, хозяин наш,
анахорит, сидит и свайкою (*65) лыковый лапоток на коленях ковыряет. Я
стал в него всматриваться.
Ах, сколь хорош! ах, сколь духовен! Точно ангел предо мною сидит и
лапотки плетет, для простого себя миру явления.
Гляжу я на него и вижу, что и он на меня смотрит и улыбается, и
говорит:
"Полно, Марк, спать, пора дело делать".
Я отзываюсь:
"Какое же, боготечный муж, мое дело? Или ты все знаешь?"
"Знаю, - говорит, - знаю. Когда же человек далекий путь без дела
творит? Все, брате, все пути господнего ищут. Помогай господь твоему
смирению, помогай!"
"Какое же, - говорю, - святой человек, мое смирение? ты смирен, а мое
что за смирение в суете!"
А он отвечает:
"Ах нет, брате, нет, я не смирен: я великий дерзостник, я себе в
небесном царстве части желаю".
И вдруг, сознав сие преступление, сложил ручки и как малое дитя
заплакал.
"Господи! - молится, - не прогневайся на меня за сию волевращность:
пошли меня в преисподнейший ад и повели демонам меня мучить, как я того
достоин!"
"Ну, - думаю, - нет: слава богу, это не Памва прозорливый анахорит, а
это просто какой-то умоповрежденный старец". Рассудил я так потому, что
кто же в здравом уме небесного царства может отрицаться и молить, дабы
послал его господь на мучение демонам? Я этакого хотения во всю жизнь ни
от кого не слыхал и, сочтя оное за безумие, отвратился от старцева плача,
считая оный за скорбь демоноговейную (*66). Но, наконец, рассуждаю: что же
это я лежу, пора вставать, но только вдруг гляжу, отворяется дверь, и
входит мой Левонтий, про которого я точно совсем позабыл. И как он вошел,
сейчас старцу в ноги и говорит:
"Я, отче, все совершил: теперь благослови!"
А старец посмотрел на него и отвечает:
"Мир ти: почий!"
И мой отрок, гляжу, опять ему в землю поклонился и вышел, а анахорит
опять стал свой лапоток плесть.
Тут я сразу вскочил и думаю:
"Нет; пойду скорее возьму Леву, и утечем отсюда без оглядки!" - и с тем
выхожу в малые сенички и вижу, что мой отрок лежит тут на дощаной скамье
без возглавия навзничь и ручки на груди сложил.
Я, чтобы не подать ему виду тревоги, гласно спрашиваю:
"Не знаешь ли ты, где я зачерпну себе воды, чтобы лицо умыть? - а
шепотом шепчу ему: - Богом живым тебя заклинаю, скорее отсюда пойдем!"
Но всматриваюсь в него и вижу, что Лева не дышит... Отошел!.. Умер!..
Взвыл я не своим голосом:
"Памва! отец Памва, ты убил моего отрока!"
А Памва вышел потихоньку на порог и г