, Лева, назад!"
А он отвечает:
"Н-ет, не могу я, дядя, больше идти, - сил моих нет".
Я всхлопотался и говорю:
"Что тебе, дитятко?"
А он отвечает:
"Разве, - говорит, - ты не видишь, меня отрясовица бьет?"
И вижу, точно, весь он трясется, и глаза блуждают. И как все это,
милостивые государи, случилось вдруг! Ни на что не жаловался, шел бодро и
вдруг сел в леску на траву, а головку положил на избутелый (*63) пень и
говорит:
"Ой, голова моя, голова! ай, горит моя голова огнем-пламенем! Не могу я
идти; не могу больше шагу ступить!" - а сам, бедняга, даже к земле
клонится, падает.
А дело под вечер.
Ужасно я испугался, а пока мы тут подождали, не облегчит ли ему недуг,
стала ночь; время осеннее, темное, место незнакомое, вокруг одни сосны и
ели могучие, как аркефовы древеса, а отрок просто помирает. Что тут
делать! Я ему со слезами говорю:
"Левушка, батюшка, поневолься, авось до ночлежка дойдем".
А он клонит головушку, как скошенный цветок, и словно во сне бредит:
"Не тронь меня, дядя Марко; не тронь и сам не бойся".
Я говорю:
"Помилуй, Лева, как не бояться в такой глуши непробудной".
А он говорит:
- "Не спяй и бдяй сохранит".
Я думаю: "Господи! что это с ним такое?" А сам в страхе все-таки стал
прислушиваться, и слышу, по лесу вдалеке что-то словно потрескивает...
"Владыко многомилостиво! - думаю, - это, верно, зверь, и сейчас он нас
растерзает!" И уже Левонтия не зову, потому что вижу, что он точно сам из
себя куда-то излетел и витает, а только молюсь: "Ангеле Христов, соблюди
нас в сей страшный час!" А треск-от все ближе и ближе слышится, и вот-вот
уже совсем подходит... Здесь я должен вам, господа, признаться в великой
своей низости: так я оробел, что покинул больного Левонтия на том месте,
где он лежал, да сам белки проворнее на дерево вскочил, вынул сабельку и
сижу на суку да гляжу, что будет, а зубами, как пуганый волк, так и
ляскаю... И вдруг-с замечаю я во тьме, к которой глаз мой пригляделся, что
из лесу выходит что-то поначалу совсем безвидное, - не разобрать, зверь
или разбойник, но стал приглядываться и различаю, что и не зверь и не
разбойник, а очень небольшой старичок в колпачке, и видно мне даже, что в
поясу у него топор заткнут, а на спине большая вязанка Дров, и вышел он на
поляночку; подышал, подышал часто воздухом, точно со всех сторон поветрие
собирал, и вдруг сбросил на землю вязанку и, точно почуяв человека, идет
прямо к моему товарищу. Подошел, нагнулся, посмотрел в лицо и взял его за
руку да и говорит:
"Встань, брате!"
И что же вы изволите думать? вижу я, поднял он Левонтия, и ведет прямо
к своей вязаночке, и взвалил ее ему на плечи, и говорит:
"Понеси-ко за мною!"
А Левонтий и понес.
11
- Можете себе, милостивые государи, представить, как я такого дива
должен был испугаться! Откуда этот повелительный тихий старичок взялся, и
как это мой Лева сейчас точно смерти был привержен и головы не мог
поднять, и опять сейчас уже вязанку дров несет!
Я скорее соскочил с дерева, сабельку на бечеве за спину забросил, а
сломал про всякий случай здоровую леторосль понадежнее, да за ними, и
скоро их настиг и вижу: старичок впереди грядет, и как раз он точно такой
же, как мне с первого взгляда показался: маленький и горбатенький; а
бородка по сторонам клочочками, как мыльная пена белая, а за ним м
А он отвечает:
"Н-ет, не могу я, дядя, больше идти, - сил моих нет".
Я всхлопотался и говорю:
"Что тебе, дитятко?"
А он отвечает:
"Разве, - говорит, - ты не видишь, меня отрясовица бьет?"
И вижу, точно, весь он трясется, и глаза блуждают. И как все это,
милостивые государи, случилось вдруг! Ни на что не жаловался, шел бодро и
вдруг сел в леску на траву, а головку положил на избутелый (*63) пень и
говорит:
"Ой, голова моя, голова! ай, горит моя голова огнем-пламенем! Не могу я
идти; не могу больше шагу ступить!" - а сам, бедняга, даже к земле
клонится, падает.
А дело под вечер.
Ужасно я испугался, а пока мы тут подождали, не облегчит ли ему недуг,
стала ночь; время осеннее, темное, место незнакомое, вокруг одни сосны и
ели могучие, как аркефовы древеса, а отрок просто помирает. Что тут
делать! Я ему со слезами говорю:
"Левушка, батюшка, поневолься, авось до ночлежка дойдем".
А он клонит головушку, как скошенный цветок, и словно во сне бредит:
"Не тронь меня, дядя Марко; не тронь и сам не бойся".
Я говорю:
"Помилуй, Лева, как не бояться в такой глуши непробудной".
А он говорит:
- "Не спяй и бдяй сохранит".
Я думаю: "Господи! что это с ним такое?" А сам в страхе все-таки стал
прислушиваться, и слышу, по лесу вдалеке что-то словно потрескивает...
"Владыко многомилостиво! - думаю, - это, верно, зверь, и сейчас он нас
растерзает!" И уже Левонтия не зову, потому что вижу, что он точно сам из
себя куда-то излетел и витает, а только молюсь: "Ангеле Христов, соблюди
нас в сей страшный час!" А треск-от все ближе и ближе слышится, и вот-вот
уже совсем подходит... Здесь я должен вам, господа, признаться в великой
своей низости: так я оробел, что покинул больного Левонтия на том месте,
где он лежал, да сам белки проворнее на дерево вскочил, вынул сабельку и
сижу на суку да гляжу, что будет, а зубами, как пуганый волк, так и
ляскаю... И вдруг-с замечаю я во тьме, к которой глаз мой пригляделся, что
из лесу выходит что-то поначалу совсем безвидное, - не разобрать, зверь
или разбойник, но стал приглядываться и различаю, что и не зверь и не
разбойник, а очень небольшой старичок в колпачке, и видно мне даже, что в
поясу у него топор заткнут, а на спине большая вязанка Дров, и вышел он на
поляночку; подышал, подышал часто воздухом, точно со всех сторон поветрие
собирал, и вдруг сбросил на землю вязанку и, точно почуяв человека, идет
прямо к моему товарищу. Подошел, нагнулся, посмотрел в лицо и взял его за
руку да и говорит:
"Встань, брате!"
И что же вы изволите думать? вижу я, поднял он Левонтия, и ведет прямо
к своей вязаночке, и взвалил ее ему на плечи, и говорит:
"Понеси-ко за мною!"
А Левонтий и понес.
11
- Можете себе, милостивые государи, представить, как я такого дива
должен был испугаться! Откуда этот повелительный тихий старичок взялся, и
как это мой Лева сейчас точно смерти был привержен и головы не мог
поднять, и опять сейчас уже вязанку дров несет!
Я скорее соскочил с дерева, сабельку на бечеве за спину забросил, а
сломал про всякий случай здоровую леторосль понадежнее, да за ними, и
скоро их настиг и вижу: старичок впереди грядет, и как раз он точно такой
же, как мне с первого взгляда показался: маленький и горбатенький; а
бородка по сторонам клочочками, как мыльная пена белая, а за ним м