омические положения.
Так, например, поддерживаемый своею железною волею, он учился русскому
языку необыкновенно быстро и грамматично; но, прежде чем мог его себе
вполне усвоить, он уже страдал за него от той же самой железной воли - и
страдал сильно и осязательно до повреждений в самом своем организме,
которые сказались потом довольно тяжелыми последствиями.
Пекторалис дал себе слово выучиться русскому языку в полгода,
правильно, грамматикально, - и заговорить сразу в один заранее им
предназначенный день. Он знал, что немцы говорят смешно по-русски, - и не
хотел быть смешным. Учился он один, без помощи руководителя, и притом
втайне, так что мы никто этого и не подозревали. До назначенного для этого
дня Пекторалис не произносил ни одного слова по-русски. Он даже как будто
позабыл и те слова, которые знал: то есть "можно, не можно, таможно и
подрожно", и зато вдруг входит ко мне в одно прекрасное утро - и если не
совсем легко и правильно, то довольно чисто говорит:
"Ну, здравствуйте! Как вы себе поживаете?"
"Ай да Гуго Карлович! - отвечал я, - ишь какую штуку отмочил!"
"Штуку замочил? - повторил в раздумье Гуго и сейчас же сообразил: - ах
да... это... это так. А что, вы удивились, а?"
"Да как же, - отвечаю, - не удивиться: ишь как вдруг заговорил!"
"О, это так должно было быть".
"Почему же "так должно"? дар языков, что ли, на вас вдруг сошел?"
Он опять немножко подумал - опять проговорил про себя:
"Дар мужиков", - и задумался.
"Дар _языков_", - повторил я.
Пекторалис сейчас же понял и отлично ответил по-русски:
"О нет, не дар, но..."
"Ваша железная воля!"
Пекторалис с достоинством указал пальцем на грудь и отвечал:
"Вот это именно и есть так".
И он тотчас же приятельски сообщил мне, что всегда имел такое намерение
выучиться по-русски, потому что хотя он и замечал, что в России живут
некоторые его земляки, не зная, как должно, русского языка, но что это
можно только на службе, а что он, как человек частной профессии, должен
поступать иначе.
"Без этого, - развивал он, - нельзя: без этого ничего не возьмешь
хорошо в свои руки: а я не хочу, чтобы меня кто-нибудь обманывал".
Хотел я ему сказать, что "душа моя, придет случай, - и с этим тебя
обманут", да не стал его огорчать. Пусть радуется!
С этих пор Пекторалис всегда со всеми русскими говорил по-русски и хотя
ошибался, но если ошибка его была такого свойства, что он не то говорил,
что хотел сказать, то к каким бы неудобствам это его ни вело, он все
сносил терпеливо, со всею своею железною волею, и ни за что не отрекался
от сказанного. В этом уже начиналось наказание его самолюбивому
самочинству. Как все люди, желающие во что бы то ни стало поступать во
всем по-своему, сами того не замечают, как становятся рабами чужого
мнения, - так вышло и с Пекторалисом. Опасаясь быть смешным немножечко, он
проделывал то, чего не желал и не мог желать, но ни за что в этом не
сознавался.
Скоро это, однако, было подмечено, и бедный Пекторалис сделался
предметом жестоких шуток. Его ошибки в языке заключались преимущественно в
таких словах, которыми он должен был быстро отвечать на какой-нибудь
вопрос. Тут-то и случалось, что он давал ответ совсем противоположный
тому, который хотел сделать. Его спрашивали, например:
"Гуго Карлович, вам послабее чаю или покрепче?"
Так, например, поддерживаемый своею железною волею, он учился русскому
языку необыкновенно быстро и грамматично; но, прежде чем мог его себе
вполне усвоить, он уже страдал за него от той же самой железной воли - и
страдал сильно и осязательно до повреждений в самом своем организме,
которые сказались потом довольно тяжелыми последствиями.
Пекторалис дал себе слово выучиться русскому языку в полгода,
правильно, грамматикально, - и заговорить сразу в один заранее им
предназначенный день. Он знал, что немцы говорят смешно по-русски, - и не
хотел быть смешным. Учился он один, без помощи руководителя, и притом
втайне, так что мы никто этого и не подозревали. До назначенного для этого
дня Пекторалис не произносил ни одного слова по-русски. Он даже как будто
позабыл и те слова, которые знал: то есть "можно, не можно, таможно и
подрожно", и зато вдруг входит ко мне в одно прекрасное утро - и если не
совсем легко и правильно, то довольно чисто говорит:
"Ну, здравствуйте! Как вы себе поживаете?"
"Ай да Гуго Карлович! - отвечал я, - ишь какую штуку отмочил!"
"Штуку замочил? - повторил в раздумье Гуго и сейчас же сообразил: - ах
да... это... это так. А что, вы удивились, а?"
"Да как же, - отвечаю, - не удивиться: ишь как вдруг заговорил!"
"О, это так должно было быть".
"Почему же "так должно"? дар языков, что ли, на вас вдруг сошел?"
Он опять немножко подумал - опять проговорил про себя:
"Дар мужиков", - и задумался.
"Дар _языков_", - повторил я.
Пекторалис сейчас же понял и отлично ответил по-русски:
"О нет, не дар, но..."
"Ваша железная воля!"
Пекторалис с достоинством указал пальцем на грудь и отвечал:
"Вот это именно и есть так".
И он тотчас же приятельски сообщил мне, что всегда имел такое намерение
выучиться по-русски, потому что хотя он и замечал, что в России живут
некоторые его земляки, не зная, как должно, русского языка, но что это
можно только на службе, а что он, как человек частной профессии, должен
поступать иначе.
"Без этого, - развивал он, - нельзя: без этого ничего не возьмешь
хорошо в свои руки: а я не хочу, чтобы меня кто-нибудь обманывал".
Хотел я ему сказать, что "душа моя, придет случай, - и с этим тебя
обманут", да не стал его огорчать. Пусть радуется!
С этих пор Пекторалис всегда со всеми русскими говорил по-русски и хотя
ошибался, но если ошибка его была такого свойства, что он не то говорил,
что хотел сказать, то к каким бы неудобствам это его ни вело, он все
сносил терпеливо, со всею своею железною волею, и ни за что не отрекался
от сказанного. В этом уже начиналось наказание его самолюбивому
самочинству. Как все люди, желающие во что бы то ни стало поступать во
всем по-своему, сами того не замечают, как становятся рабами чужого
мнения, - так вышло и с Пекторалисом. Опасаясь быть смешным немножечко, он
проделывал то, чего не желал и не мог желать, но ни за что в этом не
сознавался.
Скоро это, однако, было подмечено, и бедный Пекторалис сделался
предметом жестоких шуток. Его ошибки в языке заключались преимущественно в
таких словах, которыми он должен был быстро отвечать на какой-нибудь
вопрос. Тут-то и случалось, что он давал ответ совсем противоположный
тому, который хотел сделать. Его спрашивали, например:
"Гуго Карлович, вам послабее чаю или покрепче?"